Растоптанная Победа. Против лжи и ревизионизма

Как видим, согласно директиве № 494/94 аресту органами НКВД — НКГБ подлежали далеко не все коллаборационисты. Арестовывались офицеры коллаборационистских формирований, те из рядовых, кто участвовал в карательных операциях против мирного населения, перебежчики из Красной Армии, бургомистры, крупные чиновники, агенты гестапо и абвера, а также те из сельских старост, кто сотрудничал с немецкой контрразведкой.

Всех прочих коллаборационистов призывного возраста направляли в проверочно-фильтрационные лагеря, где проверяли на тех же условиях, что и вышедших из окружения бойцов Красной Армии и военнопленных. Исследования современных российских историков свидетельствуют, что подавляющее большинство направленных в проверочно-фильтрационные лагеря, благополучно проходили проверку и впоследствии направлялись в армию или на работу в промышленность [464]. Коллаборационисты же непризывного возраста, согласно директиве от 11 сентября 1943 г., освобождались — хоть и оставаясь под наблюдением органов НКГБ.

Решение, принятое Кремлем по коллаборационистам, сегодня может показаться невероятным. Рядовые коллаборационисты, коль скоро они не были замешены в преступлениях против мирных жителей, по своему статусу оказывались приравненными к вышедшим из окружения или освобожденным из плена красноармейцам! Однако парадоксальным это решение кажется лишь на первый взгляд. В Кремле хорошо знали, что в условиях нацистского оккупационного режима вступление в коллаборационистские формирования было зачастую лишь средством выживания как для советских военнопленных, так и для местных жителей. И именно с учетом этой вынужденности

поступления на службу оккупантам рядовым коллаборационистам было фактически даровано прощение.

Однако одновременно с применением строго дифференцированного подхода к коллаборационистам, осуждавшихся в индивидуальным порядке, советская власть осенью 1943 г. приступила к подготовке и проведению т. н. депортации «возмездия» против целых народов. В ноябре 1943 г. была проведена депортация в отдаленные районы страны карачаевцев, в декабре 1943 — начале 1944 гг. — калмыков, в феврале — марте 1944 г. — чеченцев, ингушей и балкарцев, мае 1944 г. — крымских татар.

Механизм проведения и последствия этих депортаций достаточно хорошо изучены российскими историками [465], однако мотивы, которыми руководствовались в Кремле при принятии решений о проведении этих акций, до сих пор остаются невыясненными. Исследователи, как правило, отдают дань излишне романтическим версиям. Одни считают, что депортации были ничем не обоснованным произволом. «По всем признакам, И. В. Сталина и его окружение раздражала национальная пестрота государства, которым они управляли, — пишет, например, В. Н. Земсков. — Депортация ряда малых народов явно служила цели ускорения ассимиляционных процессов в советском обществе. Это была целенаправленная политика ликвидации в перспективе малых народов за счет ассимиляции их в более крупных этнических массивах, а выселение их с исторической Родины должно было ускорить этот процесс» [466]. Излишне говорить, что никаких доказательств этому странному тезису В.Н. Земсков не приводит. Не поясняет он и причины, по которым в разгар тяжелейшей войны советское руководство якобы озаботилось ассимиляцией малых народов.

Не менее романтичные (только с обратным знаком) объяснения мотивов депортаций народов мы встречаем у просоветски настроенных историков, считающих, что депортации были наказанием за реальные преступления, совершенные национальными меньшинствами во время войны. «Депортация была наказанием народа на солидарной основе (на принципе круговой поруки) за вину части мужчин, — считает С. Г. Кара-Мурза. — Этот тип наказания, тяжелый для всех, был спасением от гибели для большой части мужчин, а значит, для этноса. Если бы чеченцев судили индивидуально по законам военного времени, это обернулось бы этноцидом — утрата такой значительной части молодых мужчин подорвала бы демографический потенциал народа» [467].

На наш взгляд, принимая решение о депортации, Сталин и его окружение руководствовались гораздо более прагматичными соображениями. Депортации в отдаленные районы страны подвергались этнические общности, значимая часть представителей которых либо сотрудничала с противником, либо уклонялась от призыва в Красную Армию [468]. Однако решение о депортации народа принималось не только на основе данных о масштабном сотрудничестве с врагом, повстанчестве и дезертирстве. Еще одним непременным условием принятие решения о депортации было общественное развитие народа. И карачаевцы, и калмыки, и чеченцы, и ингуши, и кабардинцы, и крымские татары к тому времени представляли собой традиционные общества с сильными родоплеменными связями. Это делало крайне трудным индивидуальное выявление и наказание коллаборационистов, повстанцев и дезертиров, которые всегда могли рассчитывать на помощь от своих родственников.