Растревоженный эфир

И Вик… Пятнадцать лет. Высокий студент с подбитым глазом, царапиной на носу и с симпатичной подружкой в залитой солнцем аудитории. Жесткий игрок, не дающий поблажек сопернику, безразличный к похвалам товарищей по команде, плюющий на просьбы тренера или нелюбовь одноклассников, во всем и везде устанавливающий свои правила, наглый, самоуверенный, не прислушивающийся к советам, во всяком случае в молодости, выстраивающий свою систему приоритетов. Веселый, инициативный, идущий от успеха к успеху мужчина. «Но просто обожать тебе недостаточно, — говорила Китти. —

Ты должен быть таким же, как твой герой. Ты во всем подражаешь ему: в манере говорить, в походке. Даже шляпу носишь точно так же, как и он. У меня уже нет мужа, его заменила копия другого человека, и меня от этого тошнит. Но теперь ты получил уникальную возможность сделать еще один шаг, слиться с ним окончательно. Тебе представился шанс пострадать за его грехи. И ты, конечно же, не можешь этот шанс упустить».

Пятнадцать лет, закончившиеся в жарком банкетном зале модного отеля, где исповедовалась красивая, элегантно одетая женщина-неврастеничка, походя превратив исповедь в донос. Пятнадцать лет, закончившиеся под уличным фонарем слезамии словами Нэнси: «Забудь его. Вычеркни. И со мной не встречайся. Вычеркни нас из своей жизни. Пожалуйста».

А ведь Хатт в самом начале предупредил его. «Никому не выдержать такого расследования, — сказал Хатт. —

Никому. Если вы думаете, что сможете, значит, последние двадцать лет вы пролежали в морозильнике». Что ж, он не послушал Хатта, расследование имело место, и выяснилось, что Хатт говорил ему чистую правду. Последние двадцать лет он провел не в морозильнике, и результат не замедлил сказаться. Его опозорили и выгнали с работы. Жена потеряла их сына, который, возможно, в этот самый момент умирает в темном здании за его спиной. Она также потеряла уважение к себе, потому что в самый критический момент их совместной жизни не смогла подняться над ревностью и эгоизмом, и они оба, и она, и Арчер, теперь знали, что отныне, даже если они останутся вместе, прежней близости и доверительности уже не будет. Что же касается Вика… Расследование показало, что он лжец и предатель, о чем Арчер не подозревал эти пятнадцать лет.

Если бы в кабинете Хатта он сделал то, что ему очень хотелось сделать, думал Арчер, если бы он написал заявление об уходе, ничего этого не случилось бы. Он бы лишился работы, но ведь его все равно выгнали, зато все обошлось бы без семейного конфликта, и он сохранил бы друга. Жена осталась бы такой же ненадежной, друг — лжецом, но он бы ничего этого не знал. Ему уже сорок пять… и иллюзий, которые теперь развеялись как дым, возможно, хватило бы еще на двадцать — двадцать пять лет, отведенных ему на этом свете. Наверное, все это он чувствовал на уровне подсознания, отсюда и рефлекторное желание подать в отставку, основанное не на мужестве или верности, а на панической попытке сохранить в неприкосновенности свой внутренний мир. Наверное, в глубине души он знал, что окружен людьми, внешность которых обманчива, что его система ценностей не выдержит расследования, что мир, который он построил для себя, базируется на его наивности, и когда фундамент-наивность уничтожается фактами, рушится все здание.

«Возможно, — говорил Хатт, — нам всем придется смириться с правдой жизни, хотя она и не из приятных. Беда в том, что в наше время ни для одной из проблем нет правильного решения. Каждое наше деяние в итоге может привести к обратному результату». Ты не мог позволить себе поверить в это… но мог ли ты позволить себе не верить?