Равенсбрюк. Жизнь вопреки

По справедливому замечанию Ю. Бубер-Агасси, у евреек отсутствовали элементы, которые являлись базисом организации групп, – общая национально-государственная принадлежность, идеология, вера[671]. Как вспоминала бывшая узница Ж. Тиллион, ей не удалось заметить какой-либо связи между различными группами евреек[672]. Даже если некоторые из заключенных обладали долагерным опытом участия в организованных группах, они не смогли воплотить его в Равенсбрюке. Травмирующий опыт заключения в концентрационном лагере усугублялся у большинства евреек, прибывших в 1944–1945 гг. в Равенсбрюк, тем, что они не осознавали причину своего ареста. Тем более что и Венгрия, и Словакия долгое время являлись союзниками Германии. Незнание иностранных языков представительницами различных стран осложняло процесс коммуникации между различными лагерными категориями[673]

. Наконец, еврейки, в отличие от большинства лагерных групп, не имели доступа к лагерному «самоуправлению». Лишь с середины 1944 г. некоторые из них, только так называемые «метисы», стали занимать различные посты – в лагерной полиции, ревире, отделе труда и даже комендатуре[674]. Еврейки оставались зависимыми от других категорий узниц, получая от них на данном этапе лишь нерегулярную помощь[675].

В большинстве случаев заключенные-еврейки пытались спастись индивидуально. Женщины покупали себе одежду за хлеб, устраивались на дополнительную работу, чтобы получить немного пищи[676]

. Только впоследствии, если появлялась возможность, узницы старались восстановить свою долагерную идентичность. Американская исследовательница Р. Зайдель отмечала, что одним из произведений евреек, относившихся к данному периоду, являлся карандашный рисунок, автором которого была Б. Тайтельбаум. Она же создала игральные карты, по которым узницы-цыганки предсказывали будущее[677]. Еврейка Д. Ла Гуардия Глюк получила на Рождество 1944 г. от одной из узниц в подарок альбом[678]. Не имея возможности организовать общую молитву, что удавалось, например, полькам – католичкам из скаутских групп, заключенные-еврейки молились поодиночке[679]

.

Как и в случае с еврейками, цыганки имели минимальные возможности выжить в Равенсбрюке. Представленных в Германии несколькими этническими группами[680] цыган вплоть до конца 1938 г. нацистские идеологи относили к «асоциальным элементам», чему способствовали существовавшие на протяжении сотен лет общественные стереотипы восприятия. Черты, характерные для цыганских племен, такие, как регулярные миграции, игнорирование выплат государственных налогов, отказ от регистрации частной собственности и получения паспортов, приводили к возникновению у цыган проблем с государственными институтами. В условиях нацистской диктатуры подобное поведение привело к арестам и отправке цыган в концентрационные лагеря в качестве «асоциальных элементов». Однако уже 8 декабря 1938 г. Г. Гиммлер заявил о рассмотрении «цыганского вопроса» сквозь призму расы, тем самым положив начало ужесточению политики национал-социалистов по отношению к цыганам[681]. Подобное изменение идеологии нацистов привело к усилению их террора в отношении цыган и, как следствие, осложнило возможности выживания последних. Именно расовая принадлежность узниц-цыганок Равенсбрюка предопределила тот факт, что нацисты направляли их, как и евреек, на самую тяжелую физическую работу, урезали лагерный паек, отказывали в лечении, подвергали жестокому насилию[682]

.

Однако если с 1939 по 1942 г. узницы-цыганки имели в Равенсбрюке хотя бы некоторые шансы на спасение, то в 1942–1943 гг. возможности существенно сократились. В этот период заключенные были депортированы в Аушвиц-Биркенау, где начал функционировать специальный «цыганский семейный лагерь»[683]. Основная масса женщин, оказавшихся в более жестоких условиях существования, погибла[684].

Как отмечала исследовательница нацистской политики в отношении цыган Х. Кроковски, семья, наряду с уважением старших и родителей, занимала ведущее место в их системе ценностей[685]. Учитывая тот факт, что цыгане депортировались в концентрационные лагеря семьями, очевидно, что, спасаясь, они апеллировали именно к семейному долагерному опыту. Если же родственные связи в условиях концентрационного лагеря распадались, то женщины пытались выжить индивидуально[686].