Разбойник Кадрусс

Гильбоа испугался. Он знал, что Жанна его ненавидит. Тогда он решился на последнюю попытку.

Он подошел спокойный и улыбающийся, поцеловал своих двух племянниц, потом сказал Марии:

– Милая малютка, поди посмотри в своей комнате какой хорошенький подарок я положил тебе на комод.

Мария поняла, улыбнулась и убежала, радуясь борьбе, которую будет выдерживать Жанна. Она надеялась, что Гильбоа восторжествует.

* * *

Он сел. Он хотел – так как Жанна была ещё очень молода – посадить ее к себе на колени. Она сделала движение рукой, остановившее его. Он нисколько не смутился и сказал:

– Милочка, обдумала ли ты? Я дал тебе две недели.

Жанна имела твердую волю нежных и кротких душ; у неё не было порыва на сопротивление, не было гнева в борьбе, но она умела говорить «нет».

– Дядюшка, – отвечала она: – я вам говорила и повторяю, что я вас не люблю и не хочу за вас выходить замуж; всякая попытка будет бесполезна; откажитесь от вашего намерения.

Де-Гильбоа несколько побледнел. Он пробовал употребить кротость, он осыпал Жанну знаками дружбы; этот способ ему не удался; другой на его месте попытался бы напугать ее. Он был слишком хитёр, чтобы допустить эту ошибку. Он изучил Жанну, он знал, какая твёрдость сказывалась под её слабой наружностью. Он наблюдал за молодой девушкой, убедился, что её решимость была тверда, печально улыбнулся и со вздохом сказал:

– Милая малютка, вы правы: когда не любишь, не надо выходить замуж. Если я вам надоедал, то это потому, что желание умирающих священно. Ваши родители взяли с меня обещание жениться на вас. Я настойчиво просил вашей руки для того, чтобы исполнить это обещание.

Жанна уже слышала об этом обете своего дядя, но не верила его словам.

– Дядюшка, – сказала она: – мои родители, наверно, желали моего счастья. А оно для меня заключается не в этом.

– Я не настаиваю, моя милочка. – Он прибавил, любезно поцеловав ей кончики пальцев: – Теперь, милая Жанна, об этом более не будет речи между нами; я подумаю о том, как бы прилично вас пристроить и представить в свет. До свидания.

Жанна с удивлением смотрела, как он уходил. Оставшись одна, она прошептала:

– Это невероятно! Он уступил…

Она принялась мечтать. Мысли её улетели в ту сторону, где исчез Жорж. Пока она размышляла таким образом, Гильбоа встретил в коридоре своего управляющего. Тот, по-видимому, его ждал.

– Ну, барон, – спросил он шепотом: – решились ли вы на сильное средство?

– Надо бы! – сказал барон.

– Пойдёмте!

Они оба заперлись в кабинете Гильбоа. Бедная Жанна! Дядя её, выйдя из комнаты, где составлялся заговор, сиял от радости; раз десять прохаживаясь по саду с волнением, он прошептал:

– Надо ее обесславить и сделать огласку! Если она ещё посмеет сопротивляться, это будет невероятно!

X

Как Фушэ и Савари соперничали из-за Кротов

Оба атамана Кротов, простившись со своими товарищами, вернулись в гостиницу и, оставшись одни, держали совет. Положение их казалось усыпанным опасностями. Жорж, с неслыханной отважностью воспользовавшись своими украденными правами, явился ко двору. Конечно, их имена, которых никто не мог у них оспаривать, давали им доступ в замок. Эта смелость была даже благоразумна. Кто осмелился бы отыскивать Кадруса под маской кавалера Веккиа? Однако, так как Фушэ, министр полиции, и Савари, враг Кадруса, были в Фонтенебло, было опасно играть подобные роли в глазах этих двух человек, которые имели в своих руках самые мелочные средства собрать сведения, из которых, особенно один, Фушэ, был страшный аргус[7]. Положение Жоржа тем было ненадёжнее, что относительно поимки Кротов между министром и Савари завязалась борьба. Первому хотелось иметь успех там, где его соперник потерпел неудачу. Второй жаждал отмщения.

Так как борьба началась между Кадрусом и этими двумя лицами, служившими олицетворением императорской полиции – борьба гигантов, изумившая тех, кто следил за её развязкой, – мы набросаем эти два типа.

Фушэ, герцог Отрантский, министр полиции, бесспорно был одним из самых замечательных персонажей в Современной истории; во время Республики он отличался крайностью своих поступков; его можно было принять за одного из самых свирепых и самых суровых проконсулов, на которых комитет общественного благосостояния возлагал самые кровавые поручения. Как Корье в Нанте, Фушэ покрал Лион развалинами и кровью, и тысячами расстреливал граждан. Этот кровожадный человек не был тигром, а ещё менее львом. Он походил на волка по свирепости, и на лисицу по хитрости. Несмотря на то, что он компрометировал себя во времена террора, он действовал так искусно, что избавился от эшафота после термидорской реакции. Он сумел поставить себя под защиту торжествующей партии и спас свою голову, свое состояние и свое влияние с ловкостью, которую доказал самым изумительным образом.