Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

— Остановите! — крикнула женщина и отодвинулась от него в самый угол кабины.

— Зачем, путь еще далекий.

— Остановите, я прошу вас.

Лобков остановил машину, но медлил открывать дверцу.

— Откройте, — сказала она.

— Ты же не девушка, — шепотом заговорил Лобков, подаваясь к ней вплотную. — Ну чего стоит? Убудет, что ли?

У женщины задрожал подбородок, она одернула юбку, руки положила на грудь.

— Как вам не стыдно.

— Ну, цаца! — закричал Лобков и грубо схватил ее за руки, но женщина не закричала, как он того ожидал, а, побледнев, смотрела на него широко открытыми глазами.

Лобков открыл дверцу, и женщина чуть не опрокинулась на землю. Он кинул ей узел, хлопнул дверцей и резко рванул с места.

Женщина села на пыльную траву и закрыла лицо руками. Она плакала горько, со стоном. Потом успокоилась, сняла с ног туфли, встала и, подхватив узел, пошла обочиной дороги, загребая босыми ногами теплую мягкую пыль.

Она шла и чувствовала, как разламывается от жары голова и как все сильнее колотится сердце да стоит не смолкая в ушах однотонный звенящий звон.

Она вздрогнула, когда услышала впереди себя нарастающий шум, и невольно отпрянула в сторону от дороги. Подъезжала машина.

«Я не дамся, я не дамся», — эти слова она произнесла, как заклинание, ссохшимися губами, а ноги сделались враз тяжелыми. Услышав, как со скрипом открылась дверца кабины, она, не зная зачем, стянула с головы платок, сжала его в кулаке.

— Ладно уж, садись, — сказал Лобков, останавливаясь в нескольких шагах от женщины.

Она молчала и не поднимала головы, словно боялась, что пришедшая к ней смелость покинет ее, как только она взглянет на шофера.

— Погорячился… Бывает. — А затем добавил надтреснутым голосом: — Я же опаздываю. Меня ждут.

— Ну и поезжайте, — ответила женщина, и ей вдруг показалось, что Лобков стоит рядом.

Она отбежала и подняла голову. Лобков сидел в машине. Женщина облегченно вздохнула.

— Я жду, — сказал он все тем же надтреснутым голосом.

— Нет, нет, я пешком. Я одна…

— Куда вы! — закричал Лобков, увидев, что женщина быстро пошла по краю дороги.

Она не останавливалась. Он завел мотор и поехал с ней рядом. Она шла, опустив голову, глядя себе под ноги. Лобкову захотелось посадить ее в кабину, но он понимал, что из этой затеи ничего не выйдет.

— Перестаньте сердиться, — заговорил он. — Я же сказал — погорячился. Не верите?

Она словно не слышала его, а он видел: ей тяжело идти, трудно смотреть в одну и ту же точку, смахивать с лица капли пота.

Лобков остановил машину. Женщина продолжала идти. Он догнал ее, схватил за руку.

— Вы что, тридцать километров собираетесь топать? По этой жаре! — Он посмотрел себе под ноги: тени почти не было. — Машины здесь ходят редко!

— Пустите меня! — крикнула женщина.

— Вы с ума сошли!.. Нельзя же так! Поймите, нельзя!

— Пустите, — повторила женщина.

— Ну и катись! Черт с тобой!

Лобков побежал к машине, влез в душную кабину, положил руки на баранку. «Черт знает что!» — выругался он, глядя на женщину, которая, не оборачиваясь и не сбавляя шага, медленно, но упрямо уходила по дороге.

«Конечно, я загнул насчет жары и прочего. Она дойдет, и с ней ничего не случится», — думал Лобков, успокаивая себя. И выжал сцепление. Но когда поравнялся с женщиной, резко затормозил, словно наткнулся на препятствие.

— Постойте же вы! — закричал он.

Женщина остановилась и вытерла ладонью пот с лица.

— Я не знаю вашего мужа! — быстро заговорил Лобков, следя за каждым движением женщины. — Не знаю и знать не хочу! Но такой вы не должны к нему приходить! Такая вы там не нужны! То есть нужны, но все должно быть в норме. Вам это понятно? Понятно?

— Да, — еле слышно сказала женщина и подала Лобкову узел.

Вольный человек

1

Как только засверкают первые весенние ручьи и оголятся крутые взлобья бугров, Степан Огладин собирается в путь. По утрам пропадает в своей мастерской, а по вечерам раскрывает областную карту, тычет в кружочки — здесь и здесь, обводит их красным карандашом.

Подойдет жена Глаша, молча постоит, вздохнет.

— Чего ты? — спросит Степан.

— Не уезжал бы ты.

— Я к воле привык. Тебе это не понять, — серьезно ответит Степан, потом приласкает жену. — Ненадолго же, чай, вернусь.

И вот они, проводы. Выскакивает на крыльцо жена Глаша, кричит вслед:

— Подожди, Степа!

— Ну, чего еще?

— Чай, надолго уходишь! На Танюшку взгляни, на меня!

— Ну, неси. — И улыбается, шагает обратно.

Танюшка в его руках качается, как в люльке, накалывает пальчик об усы отца, плачет.

— Возьми, — и отдает Танюшку Глаше.

А Глаша тянется к скуластой щеке мужа, женской просьбой глядят глаза на Степана.

— Ох, трудно… Целых три месяца. Может, пораньше! Может, наведаешься?

— Ну, баба. — морщится Степан, — не балуй тут. — И, вздохнув, говорит: — Пошел я.

И все лето Степан шабашничает, ходит из деревни в деревню, притаптывая пыльный проселочный подорожник. Хорошо на душе! Есть работа — есть деньги, и не замечает Степан, как время идет!