Разгон

С именами было проще, они, вообще говоря, не выходили за пределы церковных святцев, хотя наблюдались и некоторые отклонения. Например, никто не знал, откуда происходит имя Ахтыз, а в Озерах оно существовало всегда, и носителями его почему-то были люди примитивные: то Ахтыз Кривобокий, прозванный так за то, что, когда шел, переваливался по-утиному то на одну, то другую сторону; то Ахтыз, прозванный дедом Ложкой, так как никогда и нигде не работал, только сидел с удочками под кручей в Прорезе у Днепра, а за голенищем всегда держал ложку и подсаживался к обеду, где случалось, не ожидая приглашения. Ахтыз Базарный, как легко догадаться, проживал возле базарной площади, и все его предки жили там, благодаря чему и получили свое прозвище. Кажется, имя шло еще от половцев. Когда-то князю Андрею Боголюбскому половецкий хан подарил коня, названного Актаз, то есть Ахтыз по-здешнему, а известно ведь, что Боголюбский - это двенадцатое столетие, о котором в Озерах никто, кроме учителя истории, не знал, зато половецкое имя сберегли. У Цьоны Никиты жена была Муза, и Микита, как бы стараясь оправдать гречески-художественное имя жены, всю жизнь ничего не делал, а только наигрывал на старенькой облезлой скрипочке. На свадьбах и в дни революционных празднеств играл он, соревнуясь с гармонистом Андрием Супруном, а в будни с утра до вечера пиликал в своей обшарпанной, затерянной среди песчаных кучегур хатенке, надеясь, что его Муза прокормится этим его доведенным до невиданных в Озерах вершин искусством. А Муза тем временем, положив на плечо тяпку, шла полоть, чтобы заработать трудодень-другой для своего непутевого Микиты и тем сберечь его для человечества и для искусства. Соответственно к сложившемуся сельскому стереотипу, по которому женщины назывались: Килина, Горпина, Ярина, Дарина, Музу тоже прозвали Музиной. Так она и жила, и даже ее Микита уже, видно, забыл первичное звучание ее имени.

Имена переделывались здесь так же безжалостно, как когда-то крестили некрещеных. Лаврентий был просто Лавро, занесенный откуда-то из интеллигентских миров Виктор превратился в Вихтира, Матфей, забыв о своих библейских корнях, становился Махтеем и даже давал название концу села: Махтеевка; зато Пуд не поддавался никаким модификациям, так как это имя отвечало всем требованиям озеровского мира: предельно короткое, плотно сбитое, тяжелое, как камень, хоть отбивайся им от псов, а то и от людей. Да и давали это имя людям нрава тяжелого, мрачного, враждебно настроенным ко всему миру, а может, получалось наоборот, носители этого имени постепенно становились такими, да и как не станешь, если тебя сызмалу дразнят и ты, чем дальше, тем больше убеждаешься, что у всех имена, как у людей, и ласкательными, и уменьшительными, и доступными какими-то могут становиться, а ты - только мера веса, и более ничего. Озеряне и впрямь умели каждое имя перевернуть так, что из него рождались целые россыпи имен-спутников, образовывались гирлянды, венки из вспомогательных имен вокруг, так сказать, основного. Так, например, обычное Карналево имя Петро, которое, как известно, еще у греков означало не что иное, как камень, оказывается, таило в себе такие богатейшие залежи ласковости, нежности, кротости, что мальчик заливался краской, когда взрослые называли его каждый в зависимости от своей душевной щедрости. Отец называл Петриком, тетки, сестры отца, - Петюней, соседи - Петьком, бабуся - Петей, постарше его хлопцы называли высокомерно: Петь; девчата ограничивались всего лишь двумя звуками: "Пе", но "е" произносили протяжно, ласково, словно бы укутывали в тот мягкий звук или обнимали своими нежными руками. Люди как бы задались целью превратить твою жизнь в праздник, образуя из обыкновенного твоего имени какое-то сплошное словохвальство: Петрусь, Петрусик, Петюник, Петюнчик, Петюлюня, Петюлюнчик. Но, к сожалению, жизнь состоит не только из привлекательных сторон, но иногда повертывается к тебе и суровостью. Тогда ты становишься просто Петром, Петрякой, Петрилом, Петрунякой, Петриндей, Петярой, Петрюкой, Петрием, Петриндием.

Будь благодарен и за доброе, и за плохое, и за ласку, и за суровость, ибо вот так, перекидывая тебя, как комок глины, из рук мягких и добрых в жесткие и грубые, а потом снова в ласково-бережные, вылепили из тебя то, чем ты есть нынче, и бросили в безжалостные потоки жизни: плыви, барахтайся, выплывай. Единственная же мера благодарности: память.