Разговор с пустотой

И всего этого она лишилась… «Игра в бисер», которую Инга пыталась перечитать, не увлекала, как и ничто другое. Она могла часами смотреть на одну страницу, не разбирая слов, не понимая написанного. И физически ощущала, как жизнь уходит от нее, ссылаясь на трагический возраст: тридцать семь лет для художников – время гибели. Даже, если тебя при этом не хоронят. Если ты продолжаешь переворачивать страницы книги, которая не может увлечь, потому что внутри тебя нечем увлечься…

А потом, точно взрывом, ее выбросило из кресла и притянуло всплеском хохота за окном. Инга бросилась к нему, как к единственной оставшейся отдушине, но успела опомниться за шаг до того, чтобы стать видимой соседям.

– Да что со мной? – вырвалось вслух. – Этих людей даже уважать невозможно, а я свою жизнь ставлю от них в зависимость?! Еще чего…

Она попыталась вспомнить, что говорил о Романе ее муж. Кто он там? Мороженщик? На детях наживается, чтобы одной недоразвитой девочке устроить рай на дому? И за что ей такое презренное счастье? Чем заслужила? Разве это от ее исполнения Бетховена у людей в глазах блестели слезы? Разве она часами билась над одним пассажем, потому что не позволяла себе небрежности? Что она вообще сделала в этой жизни?!

Вытянув шею, Инга выглянула из окна, и увидела, как обняв Лидочку сзади, Роман учит жену запускать бумеранг, заводя ее руку чуть назад и вместе с ней делая плавное движение. Потом, закрыв ее собой, он встретил вернувшееся летучее крыло, и ловко поймал его. Лидочка захлопала в ладоши, смеясь от радости.

«Совершенная идиотка, – подумала Инга. – Странно, что на лице – никаких признаков даунизма… Видимо, это не всегда проявляется».

– Молодежь развлекается! – крикнул Деринг снизу. – Посмотри на них. Одно удовольствие.

Ее так и резануло: «Молодежь!» Да этот Роман, скорее всего, ее ровесник! Но Михаил так и норовит причислить жену к своему поколению, уравнять их в праве на жизнь. А ведь она тоже могла бы запустить этот чертов бумеранг! И у нее получилось бы куда лучше, чем у Лидочки, с ее детскостью во всем, даже в движениях. Угловатая, неловкая, все еще подросток, хотя ей, возможно, уже далеко за двадцать.

– Педофилия какая-то, – пробормотала она, отвернувшись. – Ведь его наверняка волнует то, что с ним в постели, по сути, ребенок… Он так боится настоящих женщин?

Независимая от ее желания усмешка скользнула по губам. Инга поймала ее и скомкала. Никаких мыслей не должно быть об этом человеке, и помыслов никаких.

«Что с того, что я больше подошла бы на роль хозяйки такого дома? Если по совести: разве я не заслужила именно такой жизни – в красоте и достатке? А не этого прозябания на убогой даче в размышлениях: что приготовить на обед?» – ей были отвратительны эти претензии, непонятно к кому обращенные, но они уже возникли и царапнули по сердцу.

– Я больше не могу, – пробормотала она, обращаясь к Соне, вновь угнездившейся на ее коленях. – Я должна вырваться отсюда.

Бросив книгу на кресло, Инга пересадила кошку и быстро натянула легкий спортивный костюм. Вытащила из коробки белые кроссовки, которые еще не надевала, и собрала волосы в хвост. Деринг любил видеть на ней платья, наверное, поэтому она все чаще натягивала джинсы…

– Где мой велосипед? – крикнула она, сознавая, что Михаил уже вернулся к себе и погрузился в работу. Значит, она мешает сейчас, чего никогда себе не позволяла.

Сбила его с ритма, но ответа дожидаться не стала, сбежала вниз и отворила дверь в большую кладовую. Припасов там было немного, зато хранился всякий хлам. Складной велосипед она отыскала в дальнем углу, и, рискуя испачкаться, вытащила его на веранду. Колеса за зиму совсем выдохлись, пришлось накачать их. Яростно работая насосом, Инга спиной почувствовала приближение мужа.

– Ты собралась покататься? – спросил Михаил как-то настороженно.

– Что в этом особенного? – она закрутила крышечку одного ниппеля и взялась за переднее колесо.

Потом протерла пыльные рамы и спицы, а сиденье особенно тщательно. Это было мягким, Инга выбирала его тщательно, помня, что в детстве самым мучительным было его неудобство.

– Когда тебя ждать? – Деринг заглянул ей в лицо. Наверное, хотел убедиться, что она вообще намерена вернуться.

Инга улыбнулась:

– Не думаю, что я отправлюсь в кругосветку.

Ей уже стало легче оттого, что она занялась хоть чем-то, и это никак не было связано с кухней.

– Я буду здесь, – заверил он.

У нее чуть не вырвалось: «А куда ты денешься?!» В первые годы опасалась того, что «денется». Не до дрожи, но все-таки было неприятно думать о том, что Деринг может вернуться к семье, или встретить другую студентку – еще более яркую, более талантливую. А когда убедилась, что более быть не может, как-то успокоилась. Что ей дало такую уверенность? Наверное, Михаил и дал… Теперь это уже забылось.

– Тебе помочь?

– Чем? – рассмеялась Инга. – За багажник подержать? Благодарю, я обхожусь без этого с шести лет. Меня мама всему научила.

– Ты из семьи потомственных феминисток, – сказал Деринг ей вслед, и она увезла с собой эту фразу, чтобы по пути оценить ее справедливость.