Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы

– Да вроде нормально. Письма только редко приходят. Перевели на новый объект, стройплощадка в лесу, живут в палатках, казарму ещё не построили… Только…

– Что?..

– Что-то не так. Нюхом чую, не договаривает он что-то… Какие леса в Ставрополье? Я ведь сам почти из тех мест, знаю. Ленка хотела к нему приехать, так он адрес не даёт, секретно, мол, нельзя, да и сам, пишет, скоро приедет на побывку, чего деньги тратить? Упёрся рогом и всё. Что за секретность такая, в наше-то время? Тут полстраны в открытую продали и ничего… Хотя у вас в стройбате всё не как у людей.

– Это точно,– легко соглашаюсь я. – Ну, или почти всё.

– Ладно, пошли к столу, ребята заждались. Тяпнем за уходящий. Телевизор только выключить надо…

Из торгового зала, где накрыт импровизированный стол, потянуло чем-то очень вкусным… Гризли мимоходом щёлкает кнопкой на старенькой «Радуге», на полуслове обрывая седого человека с одутловатым лицом, невнятно вещающего что-то про очередную «загогулину» всероссийского масштаба…

***

– Что это с Васькой сегодня такое? – Кац удивлённо смотрит на нетронутую миску с едой и на Василия, беспокойно и без видимой причины бегающего по залу…

– С утра места себе не находит. Не ест, не пьёт… Он обычно в это в это время уже десятый сон видит…

Василий забивается под прилавок, внезапно смотрит на нас янтарными глазами, полными лютой тоски и начинает выть на одной пронзительной ноте…

– Да что это с ним? – «Француз» пытается взять Ваську на руки, но получает стремительный удар когтистой лапой, охает и отскакивает с матюгами в сторону.

Дверь в лавку едва не слетает с петель, под ударом мощного кулака…

– Ребята, беда. – Гризли стоит на пороге и дождевая вода стекает с насквозь мокрой куртки. Он смотрит куда-то вбок и тихо повторяет:

– Беда, мужики… Володька погиб. Ленка в больнице, совсем плохая. Сердце…

Обычно смуглое лицо сейчас неестественно-пепельного цвета, и только шрам перечёркивает его сейчас непривычной багровой полосой… Он говорит ровным голосом, как-то невыразительно, словно в трансе… Слова невнятны и отрывочны.

– Суки. Суки штабные. Пацанов кладут в землю. Наших пацанов. Гниды. На убой, как баранов. Суки. Из военкомата позвонили. Соболезнуют. Суки. Сууукиии!!!

…Гризли бъёт «с правой» прямо в стену, насквозь прошивая хрупкий гипрок. Один раз, второй, третий… Руки разбиты в кровь, лохмотья штукатурки в красных разводах валяются на полу, а он всё бъёт, уже по кирпичной стене и кровь всюду: на стенах, на прилавках и даже на потолке…

– Сууукиии!!! Сууукии!!! Сууукиии!!! – Мы не пытаемся его успокоить – бесполезно.

Гризли, наконец, берет себя в руки, медленно, на негнущихся ногах идёт в подсобку, наливает полный стакан… Кровь с разбитых рук смешивается с водкой, окрашивая жидкость в розовый цвет. Выпивает всё разом, хватает бутылку и делает прямо из горлышка два больших глотка. Лицо постепенно розовеет, мутная пелена безумия сходит с глаз…

– Вадик, как же так…– растерянно лепечу я. – А как же стройбат, Ставрополье, отпуск…

– Какой, в ж.. у, стройбат?! Ты что, матери когда-нибудь всю правду писал? Тем более, такую правду?..

– Ладно. – Кац выглядит спокойным, по пальцы с сигаретой слегка подрагивают. – С Леной как?

– Худо. Совсем худо. – На Гризли жалко смотреть. Он чуть не плачет. – В реанимации. У неё и так сердце не очень, а теперь…

Толик подходит к Вадику, кладёт руку на плечо, внимательно смотрит в глаза и тихо спрашивает:

– Деньги?..

– Да, мужики. Деньги. Там у них в больничке нихрена нет… Говорил с завотделением, руками разводит, список вот дал. – Достаёт измятый листок со множеством пунктов… – Говорит, надо срочно. Или всё. Состояние крайне тяжёлое.

Щека у Толика дёргается, как от зубной боли. Смотрит на меня, потом кивает и, не говоря ни слова, достаёт старый пластиковый пакет, подходит к кассе и выгребает всю наличность…

Быстро проходит через зал, из подсобки слышится звук отодвигаемой мебели…

Все Толиковы нычки мне известны, поэтому без труда определяю: «Это «арендные», это «крышевые», это «товарные»…

Толик выходит в зал, держа в руке изрядно потяжелевший пакет.

– Дай сюда! – «Француз» исчезает под прилавком. Слышен шорох купюр… – Лови!..

Гризли ловко, на лету, одной рукой ловит свёрток, не глядя запихивает за пазуху, идёт к выходу, на короткое мгновение останавливается на пороге и обводит взглядом разгромленное помещение…

– Всё нормально. – Кац снимает очки, близоруко щурясь подходит вплотную к Вадику…– Деньги отдашь, когда сможешь, а за нас не беспокойся. Я что-нибудь придумаю. Я – Кац, мне положено много думать… за всех. И ещё… Подожди минутку… (Роется в записной книжке, потом пишет цифры на клочке бумаги.) Позвонишь, скажешь – от меня. От Толи Каца. Сеня лекарствами барыжит, всё сделает. За деньги, конечно. Всё, удачи…

Дверь хлопнула, Гризли будто растворился в питерском дожде. Мы стараемся не глядеть друг другу в глаза… Молчание прерывает Толик:

– Вот кабан здоровенный, смотри, что натворил! – Поднимает кусок гипрока и подносит к самым глазам. Цокает языком и сварливо:

– Ну что, будем стоять или будем уборку делать?..

***