Разговоры Пушкина

– Я желал бы вывести его в трагедии. Что за любопытный характер! Причудливый, ипохондрик, набожный, даже верующий, но пуще всего боящийся дьявола и ада, умный, проницательный, понимающий развращенность нравов своего времени, сознающий дикость своей варварской страны, до фанатизма убежденный в своем праве, подпадающий, как чарам, влиянию Годунова, страстный, развратный, внезапно делающийся аскетом, покинутый изменившим ему Курбским, другом, который давно понял его, но под конец не мог не оставить его, – странная душа, исполненная противоречий! Он начинает с Сильвестра и Адашева. Он любит свою жену, теряет ее. За ней следуют пять других и фаворитка низкого разбора, во время связи с которой он не смеет входить в церковь. Он убивает, топит, пытает людей, молится об упокоении своих жертв и доходит до того, что убивает епископа и собственного сына. Что за тип! Шекспир сделал бы chef d’ouevre из этого характера, из этого человека, в котором восточный деспотизм достиг гиперболических размеров, дошел до какого-то бреда.

Дашков сказал:

– Вы смотрите на него с литературной точки зрения.

Пушкин улыбнулся:

– Историк должен быть философом и критиком, но должен обладать в некоторой мере и воображением. Вообще, у них бывают предрассудки. Карамзину ставят в упрек то, что он дал двух Иванов: Ивана VIII тома и Ивана IX тома; но ведь в нем и было два совершенно различных человека. Иван Сильвестра и Адашева не Иван Малюты Скуратова и Басманова. Конечно, в нем были уже дурные задатки, но самовластие, варварство эпохи, обстоятельства развили в нем то, что Адашев и оба епископа, без сомнения, искоренили и исправили бы в нем.

Блудов спросил:

– Отчего вы написали Бориса, а не Ивана IV?

– Оттого, что тот был мне яснее. Это личность весьма интересная. К тому же тема давала мне два типа: выскочки и авантюриста; да и Марина очаровала и соблазнила меня.

Полетика заметил:

– Интересно, что сделал бы с Россией Дмитрий, если б ему удалось удержаться на царстве?

Вяземский сказал:

– Петр Великий тогда не существовал бы, может быть.

– Как царь – да, – возразил Титов, – но он был бы первым министром.

Все засмеялись, а Пушкин спросил:

– Вы думаете, что Дмитрий раньше Петра сбрил бы нам бороды?

– Бритва не составляет еще всей цивилизации, – заметил Титов.

– Количество потребляемого в стране мыла служит мерилом ее цивилизации, – сказал Полетика.

Пушкин вернулся к Петру Великому:

– Он должен был родиться царем, потому что судьба России должна была совершиться. Я верю в отмеченных и предназначенных людей.

Хомяков стал нападать на Петра, и мнения разделились. Вяземский, Полетика, Дашков и Блудов были за Петра. Остальные относились с неодобрением к некоторым из его мер. Хомяков критиковал все. Поднялся перекрестный огонь фраз, слов, так что в конце концов невозможно было понять что-нибудь.

Дашков говорил:

– Он учредил апелляционный суд.

Хомяков возражал:

– Он судил по личному произволу.

Вяземский кричал:

– Он дал нам новый язык для новых понятий.

– И не все из них были полезны, – говорил Титов, – многие были даже пагубны.

– В этом уж виноваты те, которые перенимали глупости, вместо того чтобы усваивать полезное, – говорил Полетика.

Е.А. Карамзина попросила их успокоиться, говоря:

– Мы тоже хотим слушать; это какая-то ссора, а не спор.

…притихли, и Пушкин сказал:

– Во всяком случае, один Петр понял то, что нужно было России в ту эпоху. Он подумал о ее будущем и о политической роли, которую она призвана сыграть в истории.

Хомяков отвечал:

– Ты приписываешь ему мысли, которых у него не было.

– Какие же?.. Надеюсь, что все его деяния свидетельствуют о мыслях, которыми он руководствовался. – И он прибавил с иронией: – Ты назовешь мне, может быть, тех из его предков, у которых были гениальные идеи? Я готов воздать должное великим князьям, особенно двум Владимирам, Ярославу и Александру Невскому, моему патрону, – но остальные!.. Они собирались прогнать татар; это было необходимо и вынужденно; это бросается в глаза. Они затевали торговлю с иностранными державами, но в которую из этих идеальных эпох пожелал бы ты жить? При Дмитрии Донском, при Шемяке, Иване Калите, Василии Темном, при Иване III, Василии III, Иване IV? Чье же царствование ты предпочел бы?..

Мятлев возвысил голос:

– Я знаю, что он предпочел бы эпоху Новгородского веча. Он оплакивает колокол и посадника. Они были прелестны в Новгороде и во Пскове; они звали поляков и шведов на Москву, если не грызлись между собою.

– Это делалось везде, – сказал Хомяков, – на Западе тоже.

– Да, но там никто и не оплакивает этих блаженных времен, – возразил Полетика.

Хомяков воскликнул:

– Петр только ломал; он разрушил все наше прошлое, хорошее вместе с дурным.

– Разрушают только то, что само по себе колеблется.

Хомяков повторил:

– Он разрушил все, что было хорошего…

Пушкин перебил его: