Разговоры с Гете в последние годы его жизни

— Я почему-то сомневаюсь, — заметил Тик, — что этот последний роман, которого я, правда, не знаю, лучшее из написанного Вальтером Скоттом, но вообще-то он такой одаренный писатель, что любая из его вещей, прочитанная впервые, повергает в изумление, а посему безразлично, с какой начнется ваше знакомство с ним.

Вошел профессор Геттлинг, на днях вернувшийся из своего путешествия по Италии. Я очень ему обрадовался и увлек его к окну, надеясь, что он сейчас о многом мне расскажет.

— Рим, — произнес он, — вы должны увидеть Рим, чтобы стать человеком! Какой город! Какая жизнь! Какой мир! Ото всего, что в нас есть мелкого — в Германии не отделаешься. Но стоит нам ступить на улицы Рима, и с нами происходит чудесное превращение — мы чувствуем себя не менее великими, чем то, что нас окружает.

— Почему вы не остались там подольше? — спросил я.

— Кончились деньги и кончился отпуск, — гласил ответ. — А как странно я себя чувствовал, когда дивная Италия осталась позади, а я уже перевалил через Альпы…

Гёте вошел и приветствовал гостей. Поговорив с Тиком и членами его семьи о том, о сем, он взял под руку графиню, чтобы вести ее к столу. Остальные пошли следом и расселись вперемежку. Началась веселая и непринужденная застольная беседа, — правда, о чем, собственно^ шла речь, я что-то не припомню.

После обеда доложили о принцах Ольденбургских. Мы все поднялись в комнаты госпожи фон Гёте, где фрейлейн Агнеса Гик села за рояль и красивым альтом так проникновенно спела очаровательную песню «Крадусь в степи, угрюм и дик…»,

что это удивительное и своеобразное исполнение надолго осталось в моей памяти.

Четверг, 9 октября 1828 г.

Сегодня за обедом, кроме Гёте, госпожи фон Гёте и меня, никого не было. И разговор, как это часто случается, вдруг стал продолжением недавнего разговора. Кто-то помянул о «Моисее» Россини, и мы стали вспоминать позавчерашнюю блестящую импровизацию Гёте, доставившую всем нам превеликое удовольствие.

— То, что в шутливом и веселом расположении духа я наболтал тогда о «Моисее», — сказал Гёте, — я сегодня уже и не помню, такое ведь делается бессознательно. Знаю одно, опера доставляет мне радость, когда либретто так же хорошо, как и музыка, и они, как говорится, идут нога в ногу. Ежели вы спросите, какая опера мне по душе, я отвечу: «Водовоз», в ней либретто так хорошо сделано, что его можно ставить на театре и без музыки, просто как пьесу, которая, конечно же, доставит удовольствие зрителям. Композиторы либо не понимают всей важности добротной основы, либо не могут найти хороших помощников, то есть поэтов, достаточно разбирающихся в этом деле. Не будь в

«Вольном стрелке» отличного либретто, театрам вряд ли удалось бы обеспечить такой наплыв публики, как сейчас, а посему следовало бы воздать должное и либреттисту, господину Кинду.

Разговор об опере продолжался еще некоторое время, потом мы вспомнили профессора Гёттлинга и его итальянское путешествие.

— Я не могу поставить в упрек этому славному человеку, — сказал Гёте, — непомерный энтузиазм в рассказах об Италии, слишком мне памятно то, что в свое время творилось со мной! По правде говоря, только в Риме я понял, что значит быть человеком. Большего душевного подъема, большего счастья восприятия мне уже позднее испытать не довелось, и такой окрыленной радости тоже. В сравнении с тогдашним моим состоянием я, собственно, никогда уже не был счастлив.

Но не будем предаваться меланхолическим размышлениям, — помолчав, продолжал Гёте. — как ваши дела с «Пертской красавицей»? Как она себя ведет? Как далеко вы зашли? Я жду отчета!

— Я медленно продвигаюсь вперед, — отвечал я, — но все-таки уже дошел до сцены, когда Проутфут в доспехах Генри Смита, чьей походке и свисту он подражает, поутру найден горожанами мертвым на улицах Перта; приняв его за Генри Смита, они поднимают тревогу на весь город.

— Да, это очень значительная сцена, пожалуй, одна из лучших в романе, — сказал Гёте.

— Всего больше меня поразила, — продолжал я, — способность Вальтера Скотта прояснять самые запутанные положения, которые вдруг сливаются в единый массив, в величественную картину, так что нам начинает казаться, будто мы, подобно всеведущему провидению, откуда-то сверху наблюдаем события, одновременно происходящие в совсем разных местах.