Разговоры запросто

Мясник. Но тогда мы обязаны чтить папские буллы наравне с посланиями Петра и установления епископов — наравне с посланиями Павла.

Рыбник. Я полагаю, что даже больше, если папы и епископы действуют в согласии со своими правами.

Мясник. А дозволено ли сомневаться, что Петр и Павел писали под наитием божественного духа?

Рыбник. Кто в этом сомневается, тот еретик!

Мясник. И так же ты судишь о буллах и установлениях пап и епископов?

Рыбник. О папе — да, о епископах твердого суждения не имею, но одно знаю наверное: благочестие воспрещает дурные подозрения, пока человек не изобличен с полною очевидностью.

Мясник. Почему Дух скорее терпит заблуждения епископов, нежели папы?

Рыбник. Потому что страшнее всего — когда заблуждается голова.

Мясник. Если установления предстоятелей имеют такую силу, чем объяснить, что господь во «Второзаконии»[401] так строго грозит всякому, кто прибавит или отнимет от Закона хоть букву?

Рыбник. Ты ничего не прибавляешь к Закону, раскрывая то, что было в нем скрыто, или принимая меры к его соблюдению, и ничего не отнимаешь, делая его доступным для слушателей — одно выдвигая вперед, другое оставляя в тени, в зависимости от обстоятельств.

Мясник. Установления фарисеев и книжников были обязательны?

Рыбник. Не думаю.

Мясник. Почему?

Рыбник. Потому что они имели власть учить, но не издавать законы.

Мясник. Какая власть кажется тебе большей — создавать человеческие законы или толковать божественные?

Рыбник. Создавать человеческие.

Мясник. А по-моему, наоборот. Ведь если тебе принадлежит право толкования, твое суждение обладает весомостью божественного закона.

Рыбник. Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать.

Мясник. Сейчас объясню. Божественный Закон велит помогать родителям. Фарисей толкует: что помещено в храмовую сокровищницу, то дано Отцу, ибо бог — отец всех людей. Разве божественный Закон не отступает перед этим толкованием?

Рыбник. Да, толкование ложное…

Мясник. Ну, хорошо, пусть право толковать Закон передано им, — но откуда я узнаю, чье толкование истинное, если между самими толкователями такие разногласия?

Рыбник. Если общепринятое понимание тебя не удовлетворяет, следуй суждению прелатов — это всего вернее.

Мясник. Значит, авторитет фарисеев и книжников перешел к богословам и проповедникам?

Рыбник. Да.

Мясник. Но никто не твердит: «Внемлите, глаголю вам!» — назойливее и чаще, чем те, кто никогда и не заглядывал в богословские палестры.

Рыбник. Слушай всех с открытым сердцем, но храни трезвость рассудка. Лишь бы не было в их речах прямого умоисступления; если ж будет, надо их освистать всенародно, чтобы они Сами убедились в своем безумии. Впрочем, вот тебе мой совет: кто носит звание доктора, тем и доверяй.

Мясник. Но и среди них мне известны люди намного невежественнее и глупее тех, кто совершенно необразован. А среди самых ученых — удивительно, сколько споров!

Рыбник. Выбери для себя наилучшее, запутанного и темного не касайся, принимай всегда лишь то, что единодушно одобрено и высокими особами, и простым народом.

Мясник. Да, я знаю, что так вернее… Но, стало быть, есть и несправедливые установления, так же, как бывают ложные толкования?

Рыбник. Есть или нет, судить не мне; но я полагаю, что могут быть.

Мясник. Анна и Каиафа[402] имели власть издавать законы?

Рыбник. Имели.

Мясник. И что же — любое их установление было обязательно под страхом геенны?

Рыбник. Не знаю.

Мясник. Представь себе, что Анна постановил бы: никто, вернувшись с рынка, не должен принимать пищи прежде, нежели не омоет тела. Кто нарушил бы это постановление, совершил бы проступок, заслуживающий геенны огненной?

Рыбник. Не думаю. Разве что проступок был бы отягощен неуважением к общественной власти.

Мясник. Все ли предписания божии обязательны под страхом геенны?

Рыбник. По-моему, нет. Ведь бог воспрещает всякое прегрешение, хотя бы и искупимое, — если верить богословам.

Мясник. Возможно, что искупимые грехи тоже ввергали бы в геенну, если б не милосердие божие, которое приходит на помощь нашему бессилию.

Рыбник. Это не лишено смысла; но настаивать я бы не решился.

Мясник. Во время Вавилонского изгнания очень многое из закона было предано забвению — вплоть до того, что немало израильтян остались необрезанными. Все ли они погибли?

Рыбник. Это знает бог.

Мясник. Если бы иудей, умирая с голоду, поел свиного мяса, было бы это преступлением?

Рыбник. Мне, в меру моего разумения, представляется, что его извиняла бы необходимость: ведь устами божиими оправдан был Давид, когда, вопреки велению Закона, он съел священные хлебы, именуемые хлебами предложения, и даже не один съел, а еще накормил товарищей по бегству, которые никак не были причастны священству.

Мясник. Если бы кто очутился в такой крайности, что либо умирай с голоду, либо укради, — что бы он выбрал? Смерть или кражу?

Рыбник. Пожалуй, что в этом случае кража не была бы кражею.

Мясник. Вот тебе раз! Что я слышу? Яйцо — это не яйцо?

Рыбник. В особенности, ежели б он взял с намерением вернуть или возместить хозяину убыток при первой возможности.