Разговоры запросто

Аластор. Некие животные в темных и белых плащах[476], в туниках цвета золы, убранные разноцветными перьями. Они постоянно при дворах государей и вливают им в уши любовь к войне; к тому же склоняют и знать, и простой народ. За евангельскою проповедью возглашают, что война справедливая, святая, благочестивая. Но ты особенно подивишься отваге этих мужей, когда узнаешь, что одно и то же возглашают они по обоим станам. У французов проповедуют: «Бог за Францию, а кто защитником имеет бога, тот непобедим!» У англичан и испанцев — то лее самое: «Войну эту ведет не император, но бог! Вы только будьте храбры — и победа за нами. Если же кто падет в бою, он не гибнет — он взлетает прямо в небеса, как есть, в полном вооружении».

Харон. И люди им верят?

Аластор. На что только не способно притворное благочестие! К тому же прими в соображение юную неискушенность в жизни, жажду славы, гнев, силу природных склонностей. Таких людей нетрудно ввести в обман, и легко стронуть с места повозку, чье дышло и без того направлено к пропасти.

Харон. Я охотно сделаю этим животным что-нибудь приятное.

Аластор. Приготовь им знатное угощение — лучше ничего не придумаешь.

Харон. Но только из мальвы, волчьих бобов и порея. У нас, как ты знаешь, других припасов нет.

Аластор. Из куропаток, каплунов и фазанов, если хочешь угодить гостям.

Харон. Но что их побуждает так прилежно раздувать войну? Какую выгоду пожинают они на этом поле?

Аластор. А им от умирающих больше пользы, чем от живых. Тут и завещания, и заупокойные службы, и буллы, и многие другие завидные прибытки. Наконец, они предпочитают военные лагеря своим ульям. Война сплошь да рядом выводит в епископы тех, кто в мирные дни не стоил и медной монетки.

X ар он. Умны!…

Аластор. Но к чему тебе трирема?

Харон. Неохота в другой раз тонуть посреди топи.

Аластор. Это из-за множества пассажиров?

Харон. Конечно.

Аластор. Но везешь-то ведь тени, не тела. А у тени что за вес!

Харон. Как у водяного паука, но этих пауков может набраться такая сила, что перегрузят челнок. И потом, ты сам знаешь, челнок тоже призрачный.

Аластор. Но, помнится, мне случалось видеть, набегала огромная толпа, челнок всех не вмещал, и на твоем кормиле висло иной раз по три тысячи теней, а ты ни малейшей тяжести не чувствовал.

Харон. Не спорю, но такими легкими души бывают, когда разлучаются с телом постепенно, а само тело истощено чахоткою или неперемежающеюся лихорадкой. Но если душа внезапно исторгнута из тучного тела, она уносит с собою много телесной тяжести. Такие души посылает к нам паралич, воспаление горла, чума, но в первую очередь война.

Аластор. Не думаю, чтобы французы или испанцы были очень тяжелые.

Харон. Гораздо легче прочих, но и у них души — не пушинки. Но из британцев и германцев, откормленных на славу, выходят подчас такие души, что недавно я насилу увез только десяток, да и то, если бы дорогою не выкинул две или три за борт, погиб бы вместе с челноком, со всеми ездоками и с платою за перевоз.

Аластор. Опасность громадная!

Харон. Что ж, по-твоему, будет, когда подоспеют жирные сатрапы, Фрасоны и отчаянные рубаки?

Аластор. Из тех, что гибнут в справедливой борьбе, я думаю, к тебе не является никто: говорят, они возносятся прямо в небеса.

Харон. Куда они возносятся, я не знаю, а знаю только одно: всякий раз, как война, ко мне приходит столько раненых и увечных, что я начинаю сомневаться, уцелел ли на земле хоть один живой. И приходят нагруженные не только пьянством и обжорством, но еще буллами, приходами и многим иным.

Аластор. Ну, этого уж они с собою не приносят: к тебе все приходят нагие!

Харон. Так-то оно так, да новички несут с собою сонные призраки подобных вещей.

Аластор. Так ли обременительные сонные видения?

Харон. Для моего челнока — да, обременительны. Что я говорю — «обременительны»? Уже ко дну его пустили! И наконец, такое множество оболов[477] тоже, по-твоему, ничего не весит?

Аластор. Нет, мне кажется, весит, если они медные.

Харон. Вот я и решил присмотреть себе подходящее судно.

Аластор. Поздравляю тебя!

Харон. Это с чем же?

Аластор. Ты вскоре разбогатеешь.

Харон. Из-за множества теней?

Аластор. Да.

Харон. Если бы они прихватывали свои богатства с собою! А то они в челне горько плачут об оставленных наверху царствах, епархиях, аббатствах, бесчисленных золотых талантах[478], а мне не приносят ничего, кроме единственного обола. И все, что у меня накоплено за три тысячи лет, можно насыпать в одну трирему.

Аластор. Кто ищет дохода, тому и расходы надо нести.

Харон. Но смертные, как я слышу, ведут дела поудачнее: за три года богатеют, если Меркурий благосклонен.

Аластор. Но они же и разоряются дотла сплошь да рядом. Твои доходы меньше, зато вернее.

Харон. Не знаю, насколько они верны. Если сегодня появится какой-нибудь бог, который уладит раздоры государей, — все пропало!