Разгром. Молодая гвардия

— Знаю… Но вы не смущайтесь… Вы, наверно, думаете: приехала от немецкой власти и…

— Ничего я не думаю…

— Думаете. — Учительница засмеялась, даже лицо у нее порозовело. — Кого же вы проводили?

— Отца.

— Нет, не отца.

— Нет, отца.

— Ну хорошо, а отец ваш кто?

— Служащий треста, — сказала Клава, вся багровея.

— Садитесь, не стесняйтесь меня.

Учительница ласково чуть дотронулась до руки Клавы. Клава села.

— Ваш друг уехал?

— Какой друг? — У Клавы даже сердце забилось.

— Не скрывайте, я все знаю. — Из глаз учительницы совсем ушло строгое выражение, они искрились от смеха, доброго и задористого.

"Не скажу, хоть зарежь!" — подумала Клава, вдруг свирепея.

— Не знаю, про что вы говорите… Нехорошо так! — сказал она и встала.

Учительница, уже не в силах сдерживать себя, громко смеялась, от удовольствия складывая и разнимая загорелые руки и клоня белокурую голову то на один бок, то на другой.

— Милая вы моя… простите… у вас сердце наружу, — сказала она, быстро встала, сильным движением притянула Клаву за плечи и чуть прижалась к ней. — Я все шучу, вы меня не бойтесь. Я просто русская учительница, — жить-то ведь надо, а не обязательно учить злому, даже при немцах.

В дверь сильно постучали.

Учительница, отпустив Клаву, быстро подошла к двери и чуть приоткрыла ее.

— Марфа… — сказала она негромко и радостно.

Высокая, сильной кости женщина в ослепительно белой хустке и с черными от загара запылившимися босыми ногами, с дорожным узелком под мышкой вошла в комнату.

— Здравствуйте, — сказала она, вопросительно взглянув на Клаву. — Живем вроде близко, и вон аж когда собралась проведать! — громко, с улыбкой, обнажившей крепкие зубы, сказала она учительнице.

— Как вас зовут?.. Клава! Я проведу вас в класс, и вы присмотрите себе книжку. Только не уходите, я быстро освобожусь.

— Что? Ну, что? — с волнением спрашивала Екатерина Павловна вернувшись.

Марфа сидела, закрыв глаза большой натруженной загорелой рукой, горькая складка обозначилась в углах ее все еще молодых губ.

— Не знаю, чи радость, чи горе, — сказала она, отняв руку. — Прийшов до мене хлопец с хутора Погорилого, каже — жив мой Гордий Корниенко, в плену. Катерина, дай мени совет! — сказала она, подняв голову, и заговорила по-русски. — На Погорелом, в лесхозе, пленные работают, под охраной, человек шестьдесят, рублять лес для армии, и мой Гордий там. Живут в бараке, отлучиться не можно… С голоду опух. Як мени быть? Чи пойти мени туда?

— Как он дал знать тебе?

— Там и вольные работают. Случилось так, что удалось ему шепнуть одному с хутора. А немцы не знают, що вин здешний.

Екатерина Павловна некоторое время молча смотрела на нее. Это был один из тех случаев жизни, когда нельзя было дать совет. Марфа могла недели прожить на этом хуторе Погорелом и извести себя — и так и не увидеть мужа. В лучшем случае они могли увидеть друг друга издалека, но это прибавило бы к физическим страданиям ее мужа невыносимые нравственные мучения. И даже еды подбросить ему нельзя: можно себе представить, что это за барак для военнопленных!

— Поступай по совести.

— А ты б пошла? — спросила Марфа.

— Я бы пошла, — со вздохом сказала Екатерина Павловна. — И ты пойдешь, а только напрасно…

— Вот и я кажу — напрасно… Не пойду, — сказала Марфа и закрыла глаза рукою.

— Корней Тихонович знает?

— Каже, коли б разрешили ему с отрядом, могли б освободить…

Лицо Екатерины Павловны приняло озабоченное и грустное выражение. Она знала, что партизанскую группу, которой командовал Корней Тихонович, нельзя использовать для этой побочной цели.

Через Ворошиловградскую область проходили теперь важнейшие коммуникации немецкой армии. Все, решительно все, что находилось в распоряжении Ивана Федоровича, все, что вновь создавалось им, было направлено теперь на то, чтобы там, за сотни и сотни километров от Донбасса, была выиграна великая битва за Сталинград. Все партизанские отряды области, разбитые на множество мелких групп, действовали теперь по шоссейным, грунтовым и по трем железным дорогам, идущим на восток и на юг. И все-таки сил еще было мало. И Иван Федорович, местопребывание которого было известно теперь только Екатерине Павловне, Марфе Корниенко и связной Кротовой, переключал деятельность всех подпольных райкомов области на диверсии на дорогах.

Екатерина Павловна хорошо знала это, потому что все бесчисленные нити связей пучком сходились в ее маленьких точных руках и уже только в виде одной нити шли от нее к Ивану Федоровичу. Вот почему она ничего не ответила на переданное Марфой косвенное предложение Корнея Тихоновича, хотя и понимала, что Марфа только и пришла к ней с этой тайной надеждой.

Связь Екатерины Павловны с мужем была не непосредственной, а через Марфу, точнее — через квартиру Марфы.

Екатерина Павловна, однако, не спросила об Иване Федоровиче: она знала, что, если Марфа ничего не сказала о нем — значит, вестей нет.