Разлив Цивиля

Пока накрывался стол, Павел успел оглядеться. Горница просторна и обставлена богато, на широкую ногу: посредине стоит дубовый стол в окружении мягких стульев с удобными спинками, у одной стены диван, у другой — кровать, рядом с кроватью шифоньер, а в простенке меж окон — ножная швейная машинка. Есть и книжный шкаф, но книг в нем мало, полки завалены газетами и журналами.

Проходя к столу, Павел почувствовал, как толстый ковер под его ногами мягко пружинит. Ковер был подозрительно новым, будто только сейчас из магазина, — уж не в честь ли высокого гостя хозяева постлали его?..

Должно быть, желая сказать гостеприимному хозяину что-то приятное, Владимир Сергеевич, тоже усаживаясь за стол, проговорил:

— Повезло тебе, Павел Сергеевич! Поработаешь бок о бок с Трофимом Матвеевичем — какой богатый опыт приобретешь. Таких умелых хозяйственников, как он, не только в районе, а и в республике раз-два и обчелся…

Павел все еще не мог взять нужного тона с обкомовским гостем. Да и пи разу не приходилось ему сидеть с партийными работниками вот так близко и запросто за обеденным, уставленном питьем и яствами, столом. Для Павла партийные работники всегда были людьми особыми, может быть даже идеальными. Он перебрал в памяти книги чувашских писателей, героями которых были партийные работники, и не вспомнил ни одной повести или романа, где бы они выпивали или вообще сидели за таким вот столом. Потому он поначалу был уверен, что и Владимир Сергеевич поднять стопку поднимет, может даже и пригубит для приличия, по пить, конечно, не будет. И каково же было удивление Павла, когда он увидел, как гость мало того, что выпил до дна, да еще и, понюхав кусочек черного хлеба, с похвалой отозвался о выпитом:

— Нет, человек, придумавший эту штуку, был определенно не дурак!

Хозяин по-своему понял слова гостя и то и дело подливал в его стакан и в стакан Павла, хотя Павел пил очень мало, вот именно разве что для приличия.

— Чуваши говорят: пока лысый голову мыл, свадьба кончилась, — балагурил Трофим Матвеевич. — Выпьем по единой да и закусим, пока курочка не остыла… Работе — время, застолью — час…

Трофим Матвеевич слегка захмелел, на щеках у него пробился нездоровый румянец, какой бывает у больных чахоткой. И, глядя на этот румянец, Павел вспомнил одну невеселую новость, которую узнал нынче утром.

Молодой парнишка Генка Арсюков еще в десятом классе что-то занемог. То ли с желудком у него вышло какое-то обострение, то ли с почками, а может, то и другое вместе. Парня положили в больницу. Там его немного подлечили, но для окончательного выздоровления нужен был курорт или санаторий. Генка обратился в райком комсомола. Там ему сказали, что путевок у них бывает раз-два и обчелся, и послали его заявление в обком комсомола. Из обкома пришел ответ, что письмо его направили в министерство здравоохранения республики.

Время шло, а из министерства ни ответа, ни привета. Парню же опять стало хуже. Тогда Генкина бабка взяла да и увезла внука в дальнюю лесную деревушку к какой-то своей то ли троюродной сестре, то ли двоюродной тетушке, которая слыла в округе ведуньей. Старушка «ведала» всевозможные травы и пользовала ими от самых разных болезней. Начала она поить настоем из трав и Генку. Ну, и понятно, не просто поить, а еще при этом всякие колдовские заговоры, молитвы читать. Генке стало легче. А вчера парень заявился в Сявалкасы и вовсе бодрым и веселым. Володя, рассказавший Павлу эту новость, добавил от себя: «Генке-то стало легче, а каково теперь будет мне: комсомолец у знахарки лечился! Да и меня не то что из секретарей — из комсомола вместе с Генкой вытурят. Александру Петровичу Завьялову это же такая зацепка…»

Для зоркого, хоть и пьяненького Трофима Матвеевича, видно, не осталось незамеченной молчаливая сосредоточенность Павла, и он, легонько хлопнув его по плечу, сказал:

— О чем задумался, детина? Ешь, пей, веселись!

И Павел не удержался и рассказал про Генку. Он и понимал, что рассказывать обо всем этом за столом некстати, ни к чему, и все же не нашел в себе силы удержаться.

Трофим Матвеевич делал ему недвусмысленные знаки, мигал, качал головой, под конец даже указательным пальцем покрутил у виска: соображай, мол, что говоришь. А Владимир Сергеевич сразу оживился, даже еду отодвинул и, вытащив блокнот, стал записывать.

— А в райком сообщили об этом? — спросил он у Павла, дослушав его рассказ.

— Нет еще.

— Почему же так плохо информируешь вышестоящие организации? Такие факты про себя держать не полагается. Хуже будет, если райком узнает всю эту историю не от тебя, а от какой-нибудь тети Дуни…

Трофим Матвеевич не скрывал, что ему неприятен весь этот разговор. И чтобы как-то замять, загладить его, он попросил Марью:

— Спой-ка нам что-нибудь веселенькое.

— Может, куму позовем, — предложила Марья. — Уж она бы спела, так спела.

— Ничего, на этот раз обойдемся и без нее. Тебя тоже бог голосом не обидел.

И Марья запела звонким грудным голосом: