Разложение

Я оглядел комнату и остановился взглядом на деревянном шкафу, дверцы которого были плотно закрыты и перевязаны за ручки толстой веревкой.

Подхватив с пола нож, я подошел к шкафу и одним движением разрезал веревку. Соскользнув с ручек, обрывки упали на землю, и дверцы, чьи петли явно стоило затянуть и смазать, сами собой разъехались в сторону, являя мне нагое девичье тело, пытающееся прикрыть основные места трясущимися руками.

Окинув взглядом краснеющую от побоев кожу, я поднял взгляд выше и встретился с ней глазами.

Как и остальные, она была напугана и дрожала. Она смотрела на меня и словно не узнавала, лишившись дара речи от обуявшего ее ужаса. Тихо взвизгнув, девочка попыталась отползти, но отступать было некуда, и она лишь сильнее вжалась в фанерную стенку шкафа.

Я видел себя в отражении ее глаз. Какая-то жуткая деформированная фигура, вооруженная окровавленным молотком и не менее окровавленным складным ножом. Все мое лицо пересекали красные подтеки, а одежда пропиталась крупными багровыми пятнами, растекавшимися на ткани подобно бутонам роз.

Я не обманывал себя. Я сделал все это вовсе не ради нее и не ради кого-либо еще. Наверное, в моем сердце давно затаилось это семя ненависти ко всему живому, зародилась эта нескончаемая злоба, которая лишь ждала подходящего мгновения для выхода наружу, чтобы явить миру свой ужасающий гротескный лик.

Я также не обманывал себя в том, что сделал жизнь этой беззащитной девочки еще хуже. Вместо того, чтобы попытаться медленно вывести ее из болота социальных отбросов, действуя бережно и аккуратно, я насильно вырвал ее из почвы и бросил прочь, обрекая на смерть под гнетом суровых ветров одинокого и жестокого существования.

С вероятностью девяносто девять процентов вместо того, чтобы изменить свою жизнь к лучшему, она наоборот погрузится дальше в этот мрак, и вскоре смрад вселенской мусорки под названием «человечество» настолько глубоко въестся ей в кожу, что вывести его будет невозможно.

— Абсолютно все оставляет свой след на человеке, — проговорил я медленно, не желая упускать сиюминутное вдохновение. — Мы как пустая доска, на которой общество высекает скальпелем свои сюрреалистичные картины.

Вой полицейских сирен становился с каждой секундой все ближе.

Понимая, что ничего исправить уже не получится, я под внимательным взором ее испуганных глаз указал молотком на разбитое окно.

— Она так ничего и не поняла. Поэтому я ее выкинул.

Вряд ли кто выживет после такого падения, а значит это еще один труп на моей совести. С одной стороны, я не ощущал никакой вины за совершенные убийства. С другой стороны, мне не давала покоя мысль, что я мог сделать все лучше, обойтись без этой жестокой расправы.

Но, признаться, у меня не было ни сил, ни желания. Наверное, я банально не обладал ничем, что боялся бы потерять, поэтому меня не ограничивали больше никакие рамки закона или общественного неодобрения.

Молча развернувшись, я неспешно направился к выходу. Тело порядком истощилось, и каждый тяжелый шаг сопровождался колебаниями из стороны в сторону, словно я выпил залпом грамм пятьсот горячительного.

Чувствительность постепенно возвращалась, как возвращалась и тупая боль, бьющая, казалось, прямо по мозгу.

Кровь продолжала вытекать из открытой раны, из-за чего на коже сзади чувствовалось неприятное влажное тепло, затекающее за пояс и сочащееся вниз по бедру.

Пытаясь не свалиться, я перешагнул через трупы и добрался до выхода, после чего неловко переступил порог и на секунду остановился передохнуть.

Справа что-то зашуршало.

Обернувшись, я заметил, что дверь соседней квартиры оказалась приоткрыта, а из щели, затаив от страха дыхание, на меня таращится какая-то женщина лет сорока с растрепанными седоватыми волосами.

— Я-я вы… вызвала п-полицию, — заикаясь, предупредила она.

— Поздно, — буркнул я в ответ и продолжил свой путь.

Я выкинул молоток с ножом и вцепился потерявшими чувствительность пальцами в перила, рывками поднимая свое отяжелевшее тело по ступеням.

Невероятно хотелось упасть и закрыть глаза. Соблазн заснуть, отрешившись наконец от этой кошмарной реальности, становился с каждым мгновением все сильнее, однако я стиснул зубы и двигался скорее на одной силе воли, чем физических способностях.

Мне надо было торопиться. Я не хотел, чтобы моя жизнь завершилась за решеткой или в комнате с мягкими белыми стенами, что было наиболее вероятно. Я не хотел стать очередной игрушкой в руках желтой прессы, местным экспонатом, над которым бы все потешались, нарочито удивленно поражаясь, как же такое могло произойти в нашем-то добрососедском городке, а потом бесславно забыли в угоду новым выставочным образцам, бросив погибать от старости, накачанным литрами транквилизаторов.

Я устал. Тем не менее, злоба и ненависть в моем сердце горели с прежней силой, и они позволили мне добраться до дверей своей квартиры и войти внутрь.