Разлучница

Вскоре она незаметно пересекла какую-то границу. Уже и про детей забыла. И ни о каком наслаждении не думала. Просто Эдвард нужен был ей весь с потрохами, неведомо зачем, нужен и все тут. Девушка никогда не замечала у себя маниакальных склонностей. И к интимным парным упражнениям относилась как к виду многочисленных гимнастик, на которые обречен человек. В конце концов, интеллект тоже тренируют. И вот ее накрыло с головой. Разум, где ты? Желание выучить итальянский в этом году, ау! Природа и искусство, существуете ли еще? Друзья, вы живы? «Но ведь сплошь и рядом люди теряют голову, а потом расходятся и мечтают о новом безумии, – твердила она себе. – Неужели все гаснет? Нет. Такой накал не погасишь бытом или карьерой. А те, кто расстался, горели слабее. Тлели. Поэтому остыли. Они сами себя обманывали, а по-настоящему не любили. Точно, любили свою любовь, а не другого человека! Куда им любить, как мы с Эдвардом». Бесконечное повторение этого слова могло вызвать отвращение к обозначаемому им состоянию надолго. Но бедная переводчица упивалась: «В мире полно платонической любви. Я сама так люблю сэра Уинстона Черчилля на его юношеской, конца девятнадцатого века, черно-белой фотографии в гусарском мундире. Мой идеал мужчины навсегда. А Эдвард на него совсем не похож. Но это не повод не влюбиться. Как редко душа поет в унисон с собственным телом при знакомстве с чужим человеком. А уж квартет из двух душ и двух тел – настоящее чудо. Разве не грех пренебрегать им? Господи, почему мне так плохо? И почему «ничего» в миллион раз страшнее этого «плохо»?»

И снова горном звучало в ней: «Бороться! Терпеть и не сдаваться!» Но именно в этот момент Эдвард рассказал, как ездил в Рим. Зашел в собор Святого Петра и вдруг в нем, не слишком привязанном к церковным обрядам, возникло желание исповедаться. Все священники там владеют английским, и не только, препятствий не возникло. Отпустив грехи, исповедник мягко сказал ему: «Преклони колени в одиночестве, сын мой, и подумай, действительно ли ты веришь в Творца нашего, Господа Иисуса Христа». Эдвард исполнил, что велели. И, стоя на коленях, понял – верует. О его ликовании в тот миг говорить излишне.

Даша осознала, что собралась бороться с Богом, и впервые в жизни прошептала: «За что?» Откуда у людей наглая уверенность в том, что праведников терзают каверзы мира, а грешники живут в нем счастливо? Разве не дикая ситуация? Она самозабвенно любила Эдварда, физически его не соблазняла и этим посягала на таинство заключенного на небесах брака, губила свою и его душу. А он совершал духовный подвиг, убивая свою любовь к ней, чтобы быть с ненавистной женой в болезни и здравии, горе и радости, пока смерть их не разлучит. Как хотелось Даше поговорить с ним, забыв о религии. Ей было шесть лет, когда родители вдруг сорвались на неделю в Сочи. Море бескрайнее, сине-зеленое, звучное прибоем море. Все уши прожужжали. Издали оно действительно впечатляло. Но вблизи… Девочка категорически отказалась заходить в воду:

– Она грязная и вонючая! Не синяя и не зеленая! На ней пена серая! И мусор!

Саша попытался отнести дочь купаться на руках, но та стала звучно вопить и отчаянно пинаться. Тогда Ася произнесла, скорее для себя:

– Какой еще может быть юбка, которая соприкасается с землей, изгаженной тысячами людей? Надо учиться и смело заплывать подальше. Там чисто.

Это запомнилось. Чисто там, где нет толпы. Толпа способна и морю запятнать подол. «Давай уплывем с захламленного пляжа, Эдвард. Я женщина, но не отстану, у меня хватит сил добраться до прозрачной воды, – мысленно уговаривала Даша. – А недавно мама говорила, что количество мыслей, в том числе философских, ограничено человеческой природой. Разве что в научных идеях еще конца-края не видно, но там знания постоянно обновляются. Умельцы тасуют вечное, играют друг с другом. Однако колода есть колода. Даже мистические переживания духовидцев очень близки. Правда, боги разные, а приемные или передние, куда вхожи живые аскеты, одинаковы. Что же остается тем, кто не хочет фанатично сосредотачиваться на чем-то одном, любит и ценит Землю? Чувство. Не имеет значения, что и кто его вызовет, но только оно не лжет – ты либо жив, либо нет. У меня очень умная мама, Эдвард. И человек она хороший. И крещеная. Давай ее послушаемся».

На самом деле англичанину не стоило воплощать Асиных теорий, чтобы быть целее мордой лица. Точнее, глазами, которые она рвалась ему выцарапать, если не отстанет от дочери. И слышать, что эта умница про него и всех его родственников до седьмого колена в запале и ярости выкрикивала, для психики – испытание еще то. Когда Даша по телефону поведала матери о новой, окрылявшей еще любви, Ася почувствовала себя мощно рычащей на недругов детеныша волчицей. Но завизжала в трубку, как придавленная дверью собачонка: