Размышления о виселице

Члены комиссии предусмотрели различные реформы, к которым можно было бы прибегнуть, чтобы сделать закон о предумышленном убийстве более гибким, и которые позволили бы судам действовать исходя из здравого смысла и простой человечности, как они действуют, судя другие преступления. Но они показали и свое понимание того факта, что частные реформы не могут затронуть суть проблемы и что «теперь мы пришли уже к тому, что нет смысла вводить новые ограничения, не ставя проблему отмены смертной казни как таковой». На самом деле они предложили лишь одну меру, принятие которой привело бы не к реформе закона, а к его отрицанию: они предложили, чтобы именно присяжные окончательно решали, будет ли или не будет применена к лицу, признанному виновным, предусмотренная законом мера наказания.

Мы пришли к выводу, что если должно сохранить смертную казнь и если, в то же время, нужно исправить недостатки ныне действующего закона, то для достижения этой двойной цели не обретается иного средства… Мы признаем, что неудобства системы, сосредоточивающей такие полномочия в руках присяжных, могут быть сочтены более значительными, нежели ее преимущества. Если этому последнему мнению суждено одержать верх, отсюда следовало бы заключить, что мы подошли к тому пределу, когда остается только ограничить случаи применения смертной казни, понимая, что настоящая проблема заключается в том, сохранять ли эту меру наказания или упразднить ее.

Основание, в силу которого невозможно изменить предусматривающий смертную казнь закон, — весьма простое. Его нельзя изменить, кроме как ценой полного отрицания ответственности преступника. То есть пришлось бы принять такие понятия, как «неодолимое побуждение» или «ограниченная ответственность». То есть пришлось бы легализовать детерминизм. С такой необходимостью не сталкивались в связи с другими преступлениями в силу достаточной гибкости законодательства. Однако, даже подрывая основополагающую концепцию закона, с единственной целью сделать закон о смертной казни не столь варварским, нисколько не затрагивали заключенные в нем противоречия. Поскольку границы между «ответственностью» и «безответственностью» текучи, проблематичны и размыты метафизическими соображениями, было бы весьма неосторожно доверять в проведении этих границ юридическим дефинициям. И поскольку невозможно утверждать с полной определенностью, в какой момент человек действовал свободно и поэтому должен умереть, а в какой — под принуждением и может сохранить жизнь, единственное решение заключается в том, чтобы низвести закон о смертной казни до уровня прочих, устраняя предусмотренную им кару, поскольку только здесь она предопределена заранее, не допускает никакой градации и оставляет выбор лишь между всем и ничем.

Но именно эта жесткость и придает смертной казни ценность в глазах всех реакционеров юридического мира, и именно из-за этого недостатка они и желают ее сохранить. Ведь смертная казнь — символ и оплот древней концепции правосудия: рухни она — за ней последует все остальное. Лорд Правосудия четко выразил это в тех доводах, которые он привел против любого смягчения закона о смертной казни, — смягчения, которое и привело бы к использованию таких понятий, как «ограниченная ответственность» или «неодолимого побуждения». Этим реакционерам прекрасно известно, что понятия такого порядка сыграли бы роль Троянского коня — раз угнездившись в бастионах законодательства, они не оставили бы от него камня на камне. Вот почему лорд Годдард объявил членам Королевской комиссии:

Коль скоро вы примете доктрину непреодолимого импульса, то, что касается меня, я не вижу, где вы могли бы остановиться. Я полагаю — тот факт, что, приняв оправдание непреодолимого импульса, вы не сумеете ограничить его употребление убийством и вам придется допустить его и во всех других случаях, — не привлекает к себе достаточного внимания… Будете ли вы действительно утверждать, что доктрина неодолимого побуждения должна быть добровольно принята в уголовное законодательство? Мне вспоминается старая история о судье, которому обвиняемый заявил, что он страдает болезнью, называемой клептоманией. «Мое ремесло как раз и заключается в том, чтобы лечить эту болезнь», — ответил судья.

Аналогичным образом лорд Годдард отверг предложение, в соответствии с которым интенсивность провокации должна была определяться в соответствии с характером и темпераментом индивидуума, подвергшегося ей, а не в соответствии с критерием «нормального человека»:

«Если вы позволите рассматривать вопрос, каким образом было спровоцировано то или иное лицо, ну что ж! вы можете быть уверены, что каждый сможет доказать — и найти друзей, которые ему в этом помогут, — что он исключительно возбудим, и таким образом вы ввяжетесь в разбирательства, неприменимые ни к какому другому закону».