Размышления о жизни и счастье

Я не понимаю, для чего все это. По первому призыву я знаю, что служба — это нелепая игра в войну, что она отнимает у человека лучшие годы — возможность учиться и жить полнокровной жизнью.

Но если в первый раз я вынужден был исполнять свой «гражданский долг», то почему я снова вижу этот пыльный плац, тупых старшин, слышу лязг мисок на камбузе? За что? Самое горькое то, что я помню счастливое время после той, первой службы. Я помню радость свободы, впитывание новых впечатлений, институт. Я помню, как жадно поглощал знания, с какой пользой для себя и других жил, какие передо мной открывались перспективы. А теперь я снова попал в тюрьму, живу в тупике, и нет никакой надежды на то, что что-то может измениться.

С такими мыслями я иду по коридору барака, выхожу на плац. У дверей казармы стоит молодой матросик и курит. Мне его жалко, он еще не знает, что его заставили играть в нелепую игру, которая может научить лишь одному — убивать.

Я смотрю на пустынный плац, на чахлые кусты в отдалении и вдруг осознаю, что снова попал на Соловки. Я во второй раз оказываюсь на удивительном острове, с древним монастырем, дивными озерами, интереснейшей историей. Все это где-то рядом, но молодые матросики об этом не знают. Их привезли, затолкали в барак, ежедневно выгоняют на пустынный плац, и никто им не говорит, в какой удивительном месте они находятся.

Но я-то это знаю! Я все это видел, изучал. В первую мою службу я лазил по сгнившим крышам монастырских строений, с башни любовался морем, спускался в каменные мешки, в которых некогда держали непокорных пугачевцев. Я помню, как после той службы изучал историю монастыря и рассказывал об этом удивительном уголке людям. И мне самому, и окружающим это было интересно. Из отупляющей служебной муштры я все же извлек пользу; и вот люди узнают и о первых поселенцах острова Зосиме и Савватии, и об указе Грозного строить северную крепость, и о Колычеве, друге детства царя Ивана, сосланного им в этот монастырь.

Во сне я вдруг остро ощущаю, чего я лишен и чего лишены молодые ребята, заключенные вместе со мной в этом бараке.

И я решаюсь. Решаюсь пойти к командиру части и потребовать у него отвезти нас в монастырь. Я сам проведу экскурсию, расскажу ребятам, что место, где они служат, дышит историей. В этой истории есть всё: обман, предательство и кровь, вера в Бога и в царя-батюшку, молитвы монахов и рыдания заключенных. Я расскажу безусым ребятам, что если они разберутся в истории монастыря, они поймут ход времени, найдут свое место в этом мире и не дадут превратить себя в пушечное мясо.

В моей душе поднимается протест против этой казармы, пыльного плаца, всеобщего обмана, в котором мы живем. Я понимаю, что это опасно, что мне нельзя идти к командиру, что все это плохо кончится, но я иду. Я прохожу мимо нашего барака, приближаюсь к другому безликому сооружению и ищу вход. Ищу и не нахожу.

И тут я проснулся. Открыл глаза, увидел полки с книгами, разыскал взглядом толстый том о Соловках, и на душе отлегло. Слава Богу, я не в тюрьме, я на свободе. Я могу видеть свою внучку, обнимать жену, ходить в Эрмитаж, встречаться, с кем хочу, и писать, о чем хочу. Не в этом ли счастье? Не в том ли, что мне хочется рассказать об этом людям, научить их ценить время и свободу.

А может быть, такое желание — тоже несбыточная химера, сон наяву? Но я грежу им всю жизнь, делаю для его осуществления всё, что могу, и не хочу просыпаться. Я ловлю ищущий взгляд человека и пытаюсь помочь ему обрести счастье.

Мир тесен

Хочется, наконец, написать бесконфликтную вещь: без политики, без намёков, без трагедий. Ну вот хотя бы на названную тему.

Я свою бывшую жену после развода за тридцать три года не встретил ни разу, хотя живём в одном городе. Почему так?

Не знаю. А парня, с которым сто лет назад жил в одном доме, вдруг встретил на Урале, куда приехал на одну неделю. Он так удивился, что воскликнул: «Этого не бывает!»

Однако бывает. Ещё и не такое бывает. Я неоднократно убеждался, что жизнь нередко дарит нам самые неожиданные встречи.