Размышлялки III. Чайный домик

А вот осень – она многоэтапная. Сначала созревшие ягоды, своим цветом и блеском, выделяются среди зелени. Потом начинают маскироваться в, сначала редкие, жёлтые, красные, бордовые листья. И, всё больше, укрываясь ярколистным покровом, деревья часть листвы сбрасывают на дорожку и, уже пожелтевшую, траву. Чем дальше, тем меньше листвы на деревьях и тем больше на дорожке. Идёшь, а листва шуршит, и такая разноцветно – тёплая. И запах опадающей листвы, запах осени.

Совсем недавно, идя по описанному маршруту (гараж – дом – гараж), я любовался ещё кое – где зелёными, но в основном уже разноцветными листьями. Величие и расточительство природы, основанное на её богатстве и разнообразии, было видно и на примере этого небольшого палисадника. Редкие шмели собирали остатки нектара с жёлтых цветов. Оранжево сияли, даже, как будто светились, «ноготки». Порхали бабочки, наслаждаясь «бабьим летом». Я шёл, не торопясь и, наслаждался. Лёгкий ветерок, солнце греет, но не печёт, редкие опадающие листья шуршат. На черёмухе, уже поредевшие, грозди чёрных ягод и тёмно-красные листья, на рябинах – тугие грозди оранжевых ягод, на рябину в этом году обильный урожай, и ярко–красно-жёлтые листочки. Тихо. Хорошо. Идиллия.

И вдруг из окна, навзрыд, громко, безутешно и истерично мужской голос: «Падла! Какая же ты падла! Суууука!». И грохот. И неразборчивый женский голос. И опять: «Падла!». Нет, они не дрались. Никто никого не бил. Это была просто семейная, обыденная сцена. Супруги общались.

А на улице была осень. Но сразу не стало слышно шороха листьев, и сразу видно загаженный палисадник, сгнившие и сломанные заборчики, неряшливо полёгшую сухую траву, облупленную, давно не видевшую ремонтов, стену дома за палисадником, грязные стёкла в старых, посеревших рамах и, почти чёрную, грязную марлю на форточке.

2008

Ветеран десантник

Он жил на самом краю посёлка, туда даже не было дороги, а был проложен тротуар из досок и мне пришлось тащить по этому тротуару свой мопед. От посёлка дом отгородился огородом, а окна фасада выходили на стрельбище.

В преддверии 9 мая, в школе спешно организовали отряд следопытов и дали задание – найти всех ветеранов. Вместе с заданием были вручены и списки. Часть ветеранов мы все знали, они часто приходили в школу, все в орденах и медалях. Рассказывали про войну, а мы им устраивали концерты. Иногда с медалями или «колодками» на «выходных» пиджаках они ходили по посёлку. По своим делам – в магазин, на работу, в гости. Но в списке были фамилии тех, кого мы не знали или знали, но не знали, что они воевали.

Собравшись своим отрядом (первый и единственный раз), мы распределили между собой ветеранов по географическому признаку – кто рядом с кем живёт. Мой ветеран жил от моего дома совсем не близко, но ближе чем от остальных. И вот я – у калитки. Дверь открыла женщина, жена ветерана. Он сам был в комнате – «Ноги опять болят, он же инвалид» – пояснила она.

Ветеран, в домашней одежде, вышел к столу, жена, тут же, накрыла чай с выпечкой и конфетами. И я стал слушать, как это было.

Всё оказалось просто, как многое в этом мире. В Приморье в сорок первом году организовали парашютную дивизию. Тренировались – стреляли, маршировали, несколько раз прыгали с парашютом с гондолы аэростата. Потом посадили в эшелоны и отправили на фронт. Почти сразу с поезда – в самолёты и в бой. Его ранило ещё в воздухе, на парашюте. Очередь вражеского пулемёта прошила ноги и грудь.

Не убили. После боя подобрали и в тыл – война для него закончилась. Выходили и отправили домой. После освобождения Сахалина переехал сюда. С инвалидностью на работу устроится тяжело, а пенсия маленькая. Хорошо, что грузчики предложили работать в бригаде. Нет, он не помогал им разгружать вагоны – ноги пробиты, да и руки плохо держат. Он им заваривает чай, разогревает нехитрую снедь. Долю платят как всем, тем кто разгружает вагоны.

Я был удивлён. Грузчики, которые работали в посёлке на базах, были похожи на каких-то запылённых вялых обезьян. Ссутулившиеся, в грязных робах, двигающиеся всегда с одинаковой, не быстрой, скоростью, почти автоматически. С впалыми, тусклыми, ничего не выражающими глазами, по вечерам, после работы, и выходные – пьяные.

Разговаривали они матом. Из цензурного, в их разговорах, были только знаки препинания и паузы. Не обладая высоким интеллектом, они сохранили в себе человечность.

Другие бригады сами себе заваривали чай, разогревали еду, без какого-либо ущерба для работы. Специально выделенный для этого человек был не нужен. А эти взяли ветерана, сами предложили ему. Он был при деле, он получал деньги, он работал, он был нужен.

Другие, более цивилизованные, образованные и интеллигентные организации, в том числе и заботящиеся о людях – пенсионерах, инвалидах, детях, не могли позволить себе такой роскоши – помочь человеку. Не для отчёта, а реально помочь.

У них не было такой возможности… Или желания?

А государство выплачивало ему пенсию. Небольшую. У него же не было рабочего стажа. Да и что героического или полезного он сделал для страны?

2009 про 1980