Разная смелость

Спорить с ним было трудно. Александр Иванович Жуков был стар, как сама авиация: ему перевалило на шестой десяток. Это был, пожалуй, самый старый летчик-испытатель в стране, я думаю, даже и в мире. Летать он начал еще в 1914 году. Между прочим, незадолго до того, как мне пришла мысль пригласить его на наш завод, о существовании Жукова вспомнил один большой авиационный начальник: «Как? Все еще летает? Посадить его под стеклянный колпак и хранить, как музейную редкость». Это следовало понимать так: дать старику приличную пенсию и проводить с почетом. Говорили, Жуков сильно рассердился: «Самих вас надо под колпак! А я родился истребителем и помру истребителем». И, представьте, прошел медкомиссию, отбился от врачей, остался на аэродроме.

Это был самый старый мастеровой летного цеха и самый опытный. Знаете вы, что такое опыт? Он ухитрился за всю свою жизнь ни разу не воспользоваться парашютом. В первую половину жизни потому, что тогда и парашютов не было. А во вторую потому, что был уже у него опыт. Он просто чувствовал, что можно делать, а чего нельзя. С ним я был, как за каменной горой.

— Ну, все выполнил, — доложил старик после первого вылета. — Задание сделал.

— Что делали?

— А что в задании написано.

— Виражи пробовали?

— Пробовал маленько.

— Есть замечания?

— А чего? Нормально! Летать можно!

— Мотор как?

— Потряхивал, конечно, маленько. Но ничего, летать можно.

Он, когда говорил о полетах, казалось, сберегал каждое слово. Но уж тому, что удавалось клещами вытянуть из него, можно было верить. Тут уж все было точно.

— «Аннушку» взять или прошлый ваш самолет: небо и земля, — говорил он главному конструктору, прибывшему на испытания. — Совсем другой класс.

— В чем видите различия?

— А во всем. То был самолет строгий. Затянешь штопор — не простит. После шестого витка снимай голову и клади в карман. Если уж повезет вылезти, тогда только ставь ее обратно на плечи. А эта, как «У-2», ее и в штопор с трудом загонишь... Нет, «Аннушка» заслуживает немедленно идти в серию.

Он угадал в машине главное. И все больше — это было заметно — влюблялся в свою остроносую красавицу. Может, чувствовал уже, что «Аннушка» — последняя его машина. Работал старик мастерски... Ну, как бы вам объяснить? Вот вы говорите: смелость. Конечно, была смелость, без нее в нашем деле вообще нельзя. Но он работал именно мастерски. Ну, как старый мастер, как хороший токарь, который без фокусов, без особых эффектов делает свое дело: в любой час бери любую деталь, вышедшую из его рук, — брака не будет.

Ходил Жуков, как положено, на средние высоты, проверял шасси, закрылки, систему охлаждения, работу мотора... Что вам рассказывать об этом! Испытания как испытания.

Только делалась «Аннушка» не для этого. Я вам забыл сказать: полеты мы начали в середине 42-го года. Потолок истребителей был тогда 8—9 тысяч метров. Летали, случалось, и выше. Коккинаки еще до войны поставил рекорд — 14 тысяч. Так то и был рекорд — подвиг выдающегося летчика... А нам нужно было рекорд сделать нормой для всех. Чтобы любой пилот мог свободно, без напряжения всех своих сил, без специальной подготовки повторить блестящее достижение — в этом была суть.

Наконец появилась в «Дневнике» такая запись: «На режиме скороподъемности, при работе двигателя на номинальных оборотах, произвести набор высоты до 10000 метров...» Задание подписал, кроме меня, ведущий конструктор. Он и давал Жукову предполетные инструкции. Потом старик надел кислородную маску и начал выруливать на полосу. Вид у него был бодрый.

«Аннушка» ушла, даже в сильный бинокль ее было не разглядеть. Нам оставалось ждать, и мы ждали. Никто, в общем, не волновался. Вдруг бежит механик и без слов тычет в небо. Смотрю: падает «Аннушка». Падает с работающим мотором. Что там стряслось? В такие минуты на земле молчат: трудно говорить... На высоте около трех тысяч метров машина выровнялась и пошла очень неуверенно по кругу. Мы закурили. Сейчас старик сядет, и мы узнаем, что это было. Но прошла минута, две, и он опять полез вверх. Неужели ему удалось в воздухе устранить дефект?.. Помню еще, когда «Аннушка» снова потерялась в вышине, ведущий конструктор сказал, что вот-де сила старой гвардии: сорвалось раз — пошел на вторую попытку. Я с ним не был согласен. Пожалуй, я уж начал догадываться, какая там беда... Второй раз старик падал долго, очень долго. Считанные секунды оставались до катастрофы, когда он вырвал машину. Приземлилась она у самого «Т» с обычным жуковским изяществом.

Я не сказал вам: старик был небольшого роста. И первое впечатление, когда мы подбежали к самолету, было такое: кабина пуста. Лишь поднявшись на крыло, я увидел его. Старик плакал. Сидел в кабине, маленький, сморщенный, обвисший на ремнях, которые не успел отстегнуть, и плакал.

— Александр Иванович!

— Конец, — сказал старик. — Мне поцеловаться с землей оставались секунды, ты видел?

— Что это было?

— Я снова полез, ты видел? И ничего... Как дошел до семи тысяч, чувствую: воздуха не хватает. Плохо мне стало, понимаешь! Совсем плохо. И кислород не помог.