Разные оттенки смерти

И тут он услышал ее. Долгий, долгий вдох. Потом выдох.

– О чем?

Он сел в кровати, но свет включать не стал. Предпочитал не видеть ее лица.

– Извини.

Она не шелохнулась. Он видел ее. Темный комок на кровати, отодвинувшийся на самый конец мира. Если бы она отодвинулась от него еще чуть-чуть, то упала бы.

– Ты всегда извиняешься.

Голос ее звучал приглушенно. Она говорила в простыни, не поднимая головы.

Что он мог ей ответить? Она была права. Их отношения состояли из его глупых слов и ее прощений. До этого дня.

Что-то изменилось. Он думал, что самой большой угрозой их браку будет выставка Клары. Ее успех. И его неожиданное падение, еще более эффектное на фоне ее триумфа.

Но он ошибался.

– Мы должны разобраться с этим, – сказал Питер. – Мы должны поговорить.

Клара резко села, сражаясь с пуховым одеялом в попытке освободить руки. Наконец это ей удалось, и она повернулась к мужу.

– О чем? Чтобы я еще раз могла тебя простить? Да? Ты думаешь, я не знаю, что ты делал? Ты надеялся, что моя выставка провалится. Надеялся, что критики признают мои работы пустячными, а тебя – настоящим художником. Я знаю тебя, Питер. Я понимаю, как работает твой мозг. Ты никогда не понимал моего искусства, оно тебя никогда не интересовало. Ты считаешь, что оно детское и простенькое. Портреты? Какое неприличие! – Она изменила тембр голоса, подражая ему.

– Я этого никогда не говорил.

– Но ты так думал.

– Нет.

– Не ври мне, Питер. Не надо сейчас.

Угроза в ее голосе была очевидна. И звучала она по-новому. У них и раньше случались ссоры, но такой – никогда.

Питер знал, что их брак закончился или вскоре закончится. Если он не найдет правильных слов.

– Если «извини» не годится, то что требуется?

– Ты, должно быть, пришел в восторг, увидев рецензию в «Оттава стар», где меня назвали «старым, усталым попугаем, подражающим настоящим художникам». Ты получил от этого удовольствие, Питер?

– Да как тебе такое могло прийти в голову? – спросил Питер. Но это и в самом деле доставило ему удовольствие. И принесло облегчение. Это было первое по-настоящему счастливое мгновение за долгое время. – Имеет значение рецензия в «Нью-Йорк таймс», а не это. Вот что для меня важно, Клара.

Она уставилась на него. И он почувствовал, как похолодели пальцы рук и ног, пополз холодок по ногам. Словно его сердце ослабело и не могло больше прокачивать кровь так далеко.

Его сердце только теперь начинало соответствовать тому, что остальная его часть знала всю жизнь. Он был слаб.

– Тогда процитируй мне, что сказано в рецензии «Нью-Йорк таймс».

– Что?

– Давай. Если это произвело на тебя такое сильное впечатление, то уж одну-то строчку ты мог запомнить.

Она ждала.

– Хотя бы одно слово? – предложила она ледяным тоном.

Питер отчаянно рылся в памяти, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из «Нью-Йорк таймс». Что-нибудь, что доказало бы ему – даже не Кларе, – что ему небезразлично.

Но все, что он помнил, все, что он видел, была распрекрасная рецензия в оттавской газете.

«Ее искусство хотя и привлекательно, его нельзя назвать провидческим или смелым».

Он думал, что было плохо, когда ее картины казались ему просто несуразными. Но когда они превратились в блестящие, стало еще хуже. Лучи отраженной славы вовсе не грели его, напротив, они лишь высвечивали его провал. Его работы тускнели, а ее – становились все ярче. Поэтому Питер читал и перечитывал строку про попугая, ублажая ею свое эго, словно это был антисептик. А искусство Клары – инфекция.

Но теперь он знал, что инфекцией стало не ее искусство.

– Я так и думала, – резко сказала Клара. – Ни одного слова. Что ж, позволь, я тебе напомню. «Картины Клары Морроу не только блестящие, они светлые. Своей отважной и щедрой кистью она придала новый смысл портретной живописи». Я перечитала и запомнила эти слова. Не потому, что я в них полностью поверила, а для того, чтобы у меня был выбор, во что верить, и не обязательно всегда в худшее.

«Представляю себе, – подумал Питер, чувствуя, как холодок подкрадывается к его сердцу, – что это такое – иметь выбор, во что верить».

– А потом, эти сообщения, – сказала Клара.

Питер медленно закрыл глаза. Моргание рептилии.

Сообщения. От всех приверженцев Клары. От владельцев галерей, дилеров и кураторов со всего света. От семьи и друзей.

Все утро после того, как ушли Гамаш, Клара и другие, после того, как увезли тело Лилиан, он провел, отвечая на телефонные звонки.

Дзинь-дзинь. Дзинь-дзинь. И с каждым звонком он становился все меньше. Он чувствовал, что с каждым звонком тает его мужественность, его достоинство, его самоуважение. Он записывал пожелания, говорил любезности людям, которые рулили миром искусств. Титанам. Которые знали его только как мужа Клары.

Унижение было абсолютным.

В конце концов он предоставил автоответчику отвечать на звонки, а сам спрятался в своей мастерской. Где прятался всю жизнь. От своего монстра.

Сейчас он чувствовал его присутствие в спальне, чувствовал, как тот лупит по нему хвостом. Чувствовал его жаркое зловонное дыхание.