Разобщённые

Он открывает глаза. Спальня, которой полагается тонуть в темноте, ярко освещена. Двое юнокопов заламывают ему руки, в корне пресекая попытки к сопротивлению. Впрочем, какое там сопротивление — он же толком не проснулся!

— Эй, вы что? Спятили?!

Наручники. Сначала на правое запястье, потом на левое.

— Вставай!

Его вздёргивают на ноги, не дожидаясь, когда он сам встанет, как будто боятся, что он будет упираться. Он бы и упирался, если бы был хоть чуть-чуть пободрей.

— Да оставьте меня в покое! Что здесь творится?!

Но в следующее мгновение он уже настолько приходит в себя, что соображает и сам, что творится. Его похищают! Хотя нет. Какое же это похищение, когда подписан ордер — в трёх экземплярах...

— Подтвердите, что вы Мейсон Майкл Старки.

В комнате двое офицеров. Один невысокий и мускулистый, другой — высокий и мускулистый. Наверно, были бёфами до того, как пошли в юнокопы-сборщики. Для работы простым юнокопом нужно быть бессердечной сволочью, но чтобы забирать расплётов из дому, требуется вдобавок и полное отсутствие души. Тот факт, что его забирают на расплетение, потрясает и ужасает Старки, но он прячет свои чувства, потому что знает: юнокопы-сборщики тащатся от вида перепуганной жертвы.

Невысокий, явно поющий главную партию в этом дуэте, придвигает свою физиономию к лицу Старки и повторяет:

— Подтвердите, что вы Мейсон Майкл Старки!

— А с какой стати?

— Слушай, парень, — говорит другой сборщик, — мы всё равно сделаем своё дело, от тебя зависит только, будет тебе больно или нет. — Этот второй коп разговаривает помягче, наверно, потому, что губы у него явно чужие — без сомнений, раньше принадлежали какой-то девушке. — Ты же в курсе дела, так что кончай кочевряжиться.

Он разговаривает так, будто Старки знал, что за ним придут. Да разве хоть один расплёт когда-нибудь догадывается заранее? В глубине души каждый верит, что какие бы неприятности он ни причинял своим родителям, им всё же хватит ума не поддаться рекламам в Сети, на телевидении и на уличных щитах, внушающим: «Расплетение: разумное решение». Но кого он пытается обмануть? Даже без всех этих призывов Старки стал кандидатом на расплетение в тот самый момент, когда его положили на порог этого дома. Удивительно ещё, что предки так долго ждали!

Коп-«запевала» глубоко внедряется теперь в его личное пространство:

— В последний раз: подтвердите, что вы...

— Да, да, Мейсон Майкл Старки. Убери свою поганую рожу, у тебя из пасти воняет!

Личность подтверждена, и коп с девичьими губами достаёт три цветных бумажки: белую, жёлтую и розовую.

— Значит, вот как это делается? — Голос Старки слегка дрожит. — Арестовываете, значит? А в чём моё преступление? В том, что мне шестнадцать? А может, в том, что я вообще живу на этом свете?

— Тихо-не-то-транканём-и-всё, — говорит Запевала как будто в одно слово.

Старки отчасти хотел бы, чтобы его транканули — уснуть бы и, если повезёт, никогда не просыпаться. Тогда удастся хотя бы избежать дальнейших унижений; хватит и того, что его сорвали с постели посреди ночи. Впрочем, нет! Ему очень бы хотелось полюбоваться выражением лиц папочки с мамочкой. Вернее, ему хочется, чтобы они

увидели выражение его лица, а если его усыпят, то родаки отделаются слишком легко. Им тогда не придётся смотреть ему в глаза.

Женогуб разворачивает перед ним ордер на расплетение и зачитывает позорный параграф 9, «Отказ от ребёнка»:

— «Мейсон Майкл Старки! Подписав этот ордер, ваши родители и/или законные опекуны подвергают вас ретроспективной терминации, задним числом датируемой шестым днём после зачатия, что делает вас нарушителем Экзистенциального Кодекса 390. В свете вышеизложенного вы поступаете в распоряжение Инспекции по делам несовершеннолетних штата Калифорния для незамедлительного введения в состояние распределённости, иначе именуемого расплетением».

— Бла-бла-бла.

— «Все права гражданина, которыми вы наделены от имени округа, штата и федерального правительства, с этого момента официально и перманентно отзываются». — Он складывает ордер и засовывает его в карман.

— Поздравляю, — говорит Запевала. — Ты больше не существуешь.

— А тогда чего вы со мной разговариваете?

— Правильно, заканчиваем с болтовнёй.

Они дёргают его к двери.

— Можно мне хотя бы обуться?

Они разрешают, но при этом стоят у него над душой.

Старки долго-долго зашнуровывает ботинки. Затем копы выводят его из спальни и тащат на нижний этаж. Деревянные ступени жалобно стонут под их тяжёлыми сапогами. Такое впечатление, что по лестнице топает целое стадо буйволов, а не три человека.

Родители ждут в прихожей. Сейчас три часа ночи, но они полностью одеты. Видно, так и не ложились, ожидая прихода копов. На лицах — опасение, а может, облегчение, — трудно сказать. Старки прячет собственные эмоции за притворно-приветливой усмешкой.

— Привет, мам! Привет, пап! — тараторит он. — Догадайтесь, что со мной только что произошло! Ну-ка, с двадцати попыток!