Разорванное небо

– А вот перепечатка из лондонской «Тайме»… Быстро управились. Или у них договор об обмене материалами? – У Казака эти профессиональные тонкости интереса не вызвали, и Иванов переводил дальше: – Пишут, что, по конфиденциальным сведениям, на этих самолетах воюют российские граждане и что американское командование в ближайшее время сделает официальный запрос Москве относительно участия российских военных в боевых действиях. Если российское правительство не подтвердит этого факта, то русские летчики будут сочтены наемниками и с ними будут обращаться согласно международному законодательству.

– Да уж, конечно, не подтвердит, – заметил Казак, – а законами пугать ребят без толку – знали ведь, на что шли.

– Факт, – согласился Василий. – Вообще-то я занимался этой темой, думал репортаж сделать. Когда американцы высадились в Болгарии, у них из-под носа ушло шестнадцать боевых самолетов. Из них, насколько я знаю – по достоверным, между прочим, данным, а не по победным реляциям боснийцев, – один сбит над Благоевградом, два или три – над Сербской Босной, и еще три «сухих» были задействованы в системе ПВО Белграда, пока там было чего оборонять… Правда, я там русских летчиков не видел…

«Так тебе их и показали!» – заметил про себя Казак, внимательно слушавший корреспондента – до сих пор он мало что знал про действия других групп.

– Но белградских самолетов оказалось слишком мало, чтобы обеспечить защиту города от ударов с воздуха, – сам знаешь, американцы с «Кирсарджа» под видом ликвидации «штаба террористических групп» устроили там чуть ли не Хиросиму. Да и болгарская воздушная группировка время даром не теряла, хотя после налета на Благоевград нахальства у них поубавилось.

Василий замолчал, собираясь с мыслями, а Казак тем временем осмотрелся – народу в вагончике по-прежнему было мало, Елена спала, неудобно уткнувшись головой в спинку переднего сиденья, бабулька в черном тоже спала, лишь ее собака время от времени открывала один глаз и настороженно разглядывала разговаривающих.

– Ну вот, к чему я это… Ах да, получается, осталось еще как минимум семь, а то и восемь самолетов, которые не сбиты и не подчинены Вазнику напрямую. И о местах их базирования никто не знает – ни боснийцы, ни сербы, и даже американская разведка вкупе с союзниками не в силах пока что их разыскать. А когда я сам попробовал это выяснить, один здешний друг мне намекнул, что, мол, при всем ко мне уважении и все такое… Короче, любопытство мое может кончиться печально. Но то, что самолеты эти есть, и действуют – вот, пожалуйста, живой пример.

Казак кивнул и тихо произнес:

– Послушай, Василий, просто поверь мне на слово, без расспросов: наши ребята на этих самолетах – не наемники. Просто знай об этом, и если что… Если что случится, официально их и в самом деле никто не признает, пойдут в ход эти самые международные законы, но ты все равно помни, что я тебе сказал. И Елене при случае объясни…

Поезд в очередной раз качнулся, заскрежетали тормоза, свет лампочки померк, и ртутные уличные фонари за окном залили узкий проход между сиденьями мертвенно-бледным светом. Собака, до сих пор мирно лежавшая на полу, вдруг вскочила и хрипло залаяла, снаружи в ответ ей раздался такой же лай, и вскоре двери с обеих сторон вагончика распахнулись, впустив двоих военных в пятнистой форме и с короткими «Калашниковыми».

– Албания, граница, – догадался Иванов. – Сейчас проверят документы и двинемся дальше. Ты чего побледнел? Что-то не так? Хотя да, тут они все на одно лицо.

Но Казак побледнел вовсе не потому, что с патрулем было «что-то не так». Просто он вдруг принял решение не ехать до конечной станции, а сойти прямо здесь. В конце концов, какая разница! Разве что не придется прощаться с Еленой.

Демонстративно подняв руки, он встал и направился навстречу бойцу, а тот, в свою очередь, мгновенно вскинул автомат и передернул затвор. Используя свой небогатый словарный запас, Казак сумел сложить фразу «Хочу идти к командиру роты!» – и боец, оставив проверку своему напарнику, кивнул и вывел Казака на коротенький низкий перрон под присмотром троих военных с овчаркой, только теперь серой. Выходя из вагона, летчик оглянулся, и последнее, что он увидел, были глаза Елены, молча смотревшей ему вслед.