Разреженный воздух

– О, нет, нет, – она слишком энергично затрясла головой. Ее радужные волосы развевались и закрывали лицо. – Не совсем. Конечно, ты чувствуешь… укол. Но сексуальная ревность – такое же ложное чувство, как и стремление к новейшим образцам марстеха. Такая же разрушительная потребность чем-то обладать. Чтобы вырасти, надо от нее избавиться.

– Было ли у вас в какой-то момент ощущение, что Торрес… растет? О чем вы говорили, когда были вместе?

Еще одна страдальческая улыбка.

– Он пытался. Он действительно пытался. Он понимал, насколько иллюзорно все, что они продают, как все это может рухнуть. Мы говорили об этом – он все прекрасно понимал. Но… он жил этой жизнью так, словно постоянно боролся с бурей.

Мы оба выглянули в иллюминатор, за которым кипела ночная ярость ветра и пыли. Улыбка Гусман погасла, как будто ее сдули.

– Бедный Павел. Какие у него были шансы?

– Он переключился на других женщин, – продолжил я с экспериментальной жестокостью, – почему?

– О… аппетиты. – Она все еще смотрела на бурю, словно бы потерявшись в ней. – Павел хотел того, чего не хотела я. Хотел, чтобы я делала то, чего не хотела делать.

– Например?

Она перевела на меня взгляд, на лице снова появилась печальная улыбка.

– В основном, с другими женщинами. Уверена, вы понимаете общий смысл. В Движении все еще существует этот стойкий мем – что освобождение разума от социальных ограничений должно означать удовлетворение аппетитов любого товарища, который обращается к тебе с трансгрессивной фантазией или чем-то еще. Может быть, Павел считал, что здесь такие вещи будет проще получить. На Шельфе с сексом все очень странно, тут он на каждом бранегеле мозолит глаза, но когда дело доходит до практики, все оборачивается пуританством, ханжеством и экономностью. Не шибко-то вяжется со всеми местными претензиями, вы так не думаете?

– И Павел нашел здесь то, что искал?

– О да. Это было нетрудно. Некоторые из моих товарищей-женщин довольно… гибки в этом смысле. – Ее улыбка стала ярче. – И у него был такой прекрасный член.

* * *

ИНЕС ТАПА.

Бранегель представил ее где-то в ярко освещенном зале заседаний. Вокруг дешевые стулья и столы из углеродного волокна, на стене экран, на котором в тишине прокручиваются сегменты новостной ленты. Рядом большой плакат Сакрана-старшего, срисованный с одного из стоковых снимков его «Обращения на Ганимеде». За ним неясный рассветный горизонт, вокруг – розовощекие последователи.

В самом зале было довольно пусто.

Посреди всей этой брошенной мебели Инес Тапа элегантно примостилась на краешке стола. Она курила легкую турбосигарету и сквозь клубы пара казалась немного недовольной.

– Вы должны понять, что мне не очень приятно говорить об этом, – от ее слов и жестов буквально несло смрадом богатого происхождения: благовоспитанное презрение в голосе, гладкий лоб и тонкий соколиный носик морщатся, словно за пределами бранегеля кто-то готовил что-то противное. – Я понимаю, Мартина это санкционировала, и по какой-то причине это важно. Но я бы предпочла не вдаваться во всякие грязные детали.

– Нам и не нужно этого делать. Я просто хотел бы подтвердить, что у вас были, э-э, сексуальные отношения с Павлом Торресом и Джулией Фаррант.

– Это так. Были.

– В одно и то же время?

Она вздохнула.

– Да. В одно и то же время. Послушайте, я этим не горжусь, хорошо? Это… обычно я так не поступаю. Но Джулия была моей подругой, и тогда ей это было нужно, так что я согласилась. Такой вот… театр, не более того. Безвкусный балаган для ее мерзкого бойфренда.

– Их связывало общее прошлое?

– Думаю, да. У них были общие истории, шутки, нагорное отношение ко всему вокруг. Взаимопонимание… если можно так сказать. – Она скривилась. – Но если честно… хотите знать мое мнение?

– Продолжайте.

– Мне кажется, он бы скинул ее со скалы в любой подходящий момент. Мне он показался таким человеком. Но и было еще кое-что… когда мы были, так сказать, посреди процесса, я поймала его на том, что он смотрит на ее шрамы. Как-то странно на них смотрит. – Она взмахнула рукой, сардонически улыбнувшись. – И это притом, что в тот момент было много всего, на что можно было поглазеть.

Я нахмурился.

– У Фаррант были шрамы?

– Не очень большие, но были. Пятна на теле, одно на лице вот здесь… – Тапа коснулась ладонью левой стороны челюсти и скулы. – Какой-то химический ожог, как я поняла. Я всерьез задавалась вопросом, не в этом ли заключался смысл нашего маленького треугольника – возбудить Торреса, если шрамы его отпугнут.

– И она ушла после этого? Бросила дело, переехала в Брэдбери, устроилась на работу?

– Да, теперь, когда вы об этом напомнили: она действительно ушла вскоре после этого. Возможно, тоже заметила этот взгляд. А может… У меня сложилось впечатление, что Джулс вообще не была искренне предана делу, мне казалось, она просто использовала нас, чтобы спрятаться от чего-то другого. Но да, она ушла. Заскочила ко мне сюда, на станцию, по пути в Долину. Сказала, что собирается вылечить шрамы, чего бы это ни стоило. Я дала ей несколько адресов в Брэдбери, людей из профессии, которых я знала раньше, до того как…