Разрыв не по шаблону

Здесь хорошо думалось. Потому что никто не мешал или потому что тишина вокруг, а если звуки, то естественные, природные? Человеческая речь — негромкая, спокойная, доброжелательная. Мирно, спокойно, благостно… Вначале мысли беспокойно метались, его носило, швыряло между эмоций — из крайности в крайность. Потом, настроившись на здешний ритм жизни, погрузившись в него, он успокоился и внутренне — окружающая обстановка затягивала. Он и мыслить стал более продуктивно — смирившись, что ли? Или исключив страсти и дав свободу от них разуму.

К концу месяца Вадим загорел и окреп. И засобирался домой, договорился о способе… На вопрос отца-наместника о дальнейших планах, ответил честно:

— Нужно увидеть одного человека и поговорить с ним. Вначале думал — ошибаюсь… но очень многое совпало. Похоже, это нужно мне — все думаю, никак не успокоюсь. Знаете — незакрытый гештальт всегда беспокоит, даже мучит?

— Ну, с Богом. А человек этот — хороший? — осторожно поинтересовался монах.

— А вот и выясню заодно, — пожал ему руку, прощаясь, Вадим, — счастливо оставаться. Буду скучать за всем этим, — обвел он напоследок взглядом окружающую, просто-таки пасторальную картину.

— А вы заезжайте.

— А я подумаю, — серьезно пообещал Вадим.

Глава 27

Входная дверь стукнула, потом слух уловил хлопок подъездной — Вадим ушел. Я осторожно уложила Левушку — забоялась уронить, руки ощущались слабыми и ненадежными. Натянула ему резинку с погремушками. Он пока еще не соображал, что это, даже не умел надолго задерживать взгляд на игрушках, только при громких звуках фокусировал его на ярких шариках и медвежатах. Но ручками молотил и махал, как ветряная мельница, а значит — задевал и оно гремело, отвлекало… и сейчас дало мне время.

— Мам…?

Господи! Что сказать Яне? Что ей соврать, когда в голове пусто? Сколько он пробыл у нас? Минут десять-пятнадцать? Что мне сказать ребенку? Она так ждала его… тогда, потом успокоилась, а теперь — что?

— Все хорошо, Янусь. Ты же слышала? Папа придет завтра, и мы все вместе придумаем что-нибудь — куда вы пойдете гулять, что ты покажешь ему? Площадку? Или посмотрите на лошадок в парке? Погоняете на велике?

— Лошадок… и велике. А чиво он быстро ушел? — не понимала дочка.

— Почему. Нужно говорить — почему он ушел.

— Почиму?

— Устал с дороги, сильно обрадовался, что увидел тебя. Папе нужно отдохнуть от впечатлений и еще… — и бла-бла-бла… я отвлекала ее, вдохновенно врала, грузила посторонними вещами. И отвлекалась сама — кормила детей, потом купала обоих по очереди, делала массаж Левушке, заодно занимаясь произношением Яны. Стишки и считалочки для нее подбрасывала мама — они должны были увлекать и нравиться, чтобы не тянуло коверкать слова, а дочка любила это. А еще я психовала… первый раз нервничала и психовала из-за того, что возбужденная папиным приездом Янка долго не засыпала и не давала покоя мне.

И вот — тишина. Засопели, уснули… А я, наконец, была наедине с собой, одна и могла спокойно подумать. Выпить слабенького чая с молоком, чтобы прибыло Левушке еды и думать, думать… и все зачем? Чтобы вдруг глобально как-то осознать и понять, что ничего хорошего в том, чтобы быть одной нет — абсолютно. Зажмуриться бы крепко-крепко, открыть потом глаза, и чтобы все стало, как раньше — пылило по уже накатанной… и не было бы сегодняшнего дня. Чтобы не ощущалось снова так остро и неприкаянно женское одиночество, чтобы не стыдиться своей слабости и растерянности, чтобы было кому пожаловаться и кого спросить хотя бы — и что это было?

А — нет… есть кого.

— Мам… Мама? — голос сорвался нечаянно, и я часто задышала сквозь сцепленные зубы.

— Да японский бог! Поехал-таки, — простонала мама, — знаешь, что я тебе скажу…?

— Скажи пожалуйста. Скажи — зачем ты дала наш и Вадимов адрес Адилю?

— Вот я и говорю — оно уже как-то само, Ксюша… Чувство такое — катится, как снежный ком и уже независимо от нас и наших желаний. И что должно случиться — обязательно случится, хоть ты тресни! Адиль…? Что-то он уже знал, о чем-то спросил мимоходом, да так, что я не придала значения. Разговор был раньше, когда я еще понятия не имела о протезировании. И адрес Вадима так же — вопрос-ответ. Где ты раньше жила в Москве? А не в самой Москве жила. Тогда — где…? И что тут такого? Я не видела иной подоплеки, кроме простого любопытства. Это ладно… Что там случилось? Где он сейчас? Как ты? — волновалась мама, — Вадим звонил, и я клялась ему, что там не его ребенок. Сказала, что ты няней подрабатываешь. Думала — успокоился. Ну, Ксюша? Что ты там? Не молчи ты!

— Плохо, мама, — призналась я, — проверила вот — молоко не пропало, а то — запросто… Неожиданно очень. Я испугалась. За него, за себя, за Левушку.

— Ты с ума сошла… — поразилась мама, — Вадим никогда бы… И ты зачем всем подряд открываешь?! Когда, наконец, ты станешь смотреть в глазок или хотя бы спрашивать? У тебя дети, в конце концов!