Разрыв-трава

— Видишь, ты какая… Битый час несла всякую околесицу, а главного не сказала… Суши свои слезы. Завтра поедем. Только из улуса я прямиком в город. Иди собирайся. Утром сбегаю к Рымареву, отпрошусь и тронемся.

Намеченная поездка чуть было не сорвалась. Рымарев не хотел отпускать Максима. Сначала говорил, что вот-вот будет общее собрание, а когда Максим сказал, что к собранию успеет вернуться, он стал жаловаться на нехватку рабочих рук, наконец сознался, что без согласования с Белозеровым решить этот вопрос не может. Но Белозеров вчера сам поехал в город кое-что закупить для колхоза, вернется примерно через неделю. Максима рассердила не столько задержка с поездкой, сколько увиливание Рымарева от прямого, честного ответа. На работу, на собрание ссылается, а сам…

— Ты все с ним согласовываешь?

— Разумеется.

— И когда на обед идти, и когда по неотложной надобности!

— Товарищ Родионов! — гладкое, чисто выбритое лицо Рымарева покрылось пятнами. — Как вам не стыдно, Максим Назарович!

В председательский кабинет зашли за распоряжениями бригадиры, и Рымарев, не желая ругаться при них с Максимом, сказал, что он может ехать. С обидой сказал.

Выехали на легкой кошевке. Железные подреза легко скользили по белой степи. В лучах утреннего солнца розовели сугробы; невдалеке огненно-рыжая лиса безбоязненно наблюдала за повозкой, подняв острую мордочку и разостлав по снегу пышный хвост. Елена, закутанная в необъятную доху, молчала, должно, сердилась за вчерашнее. Максим был даже рад, что она не досаждает разговорами. Когда кругом белая скатерть степи и ходкой, легкой рысью идет лошадь, совсем не хочется говорить о всяких глупостях, вроде тех, что выкладывала вчера Елена, а сегодня Рымарев. У того и у другой глаза завешаны. Елене мешает взглянуть на свет открытыми глазами отцовская выучка, Рымареву боязнь сделать что-то не так. Поймут ли они когда-нибудь, что жизнь сейчас как эта чистая, неисчерченная дорогами степь, пиши свой след, не заботясь о том, как и где ездили до тебя, только держи прямой путь и не пугайся снежных заносов…

Далеко в степь вдвинулась гряда оглаженных ветрами сопок, у их подножья вольно, без всякого порядка стояли низенькие, черные от старости, с ветхими крышами домики улуса, за ними, на взгорье, блестели окнами огромные, по сравнению с домиками, строения.

От улуса навстречу кошевке с лаем бросились собаки, вслед за ними ребятишки, одетые в долгополые шубы и островерхие бараньи шапки. Максим натянул вожжи.

— Здорово, мужики!

— Сайн байна! — вразнобой ответили ребятишки. Припоминая немногое из того, что знал по-бурятски, Максим спросил:

— Председатель Бато гэртэ гу? — и, неуверенный, что его поняли, повторил по-русски: — Председатель дома?

Мальчик, подпоясанный старым, потрепанным кушаком, ответил Максиму:

— Гэртэ нету. Усы. Там, — показал рукой на новые строения. Он был горд, что разговаривает по-русски. Максим посадил его в кошевку, дал вожжи.

— Вези, друг. У вас ород (русский) дядя би (есть) гу?

— Би, би.

Из нескольких зданий на взгорье было закончено одно, над ним, прибитый к охлупню, висел неподвижно большой флаг. Из окон выглядывали люди. Без шапки, в одной рубахе, на крыльцо вышел Бато, широко улыбнулся, сбежал по ступенькам, протянул руку, радушно пригласил:

— Шагай тепло греться.

Он помог Елене выбраться из кошевки, снять доху. В доме, пахнущем смолой и свежеструганой сосной, топилась печь, отпотевшие окна слезились, на подоконнике поблескивали лужицы воды, посредине сиротливо стоял небольшой стол, покрытый красной, закапанной чернилами далембой (Далемба — сатин), вдоль стен разнокалиберные стулья, табуретки, скамейки. Видно было, что помещение еще не обжито, вещи стоят как попало, не на своих местах.

— Хороший дом отгрохали, — с завистью сказал Максим.

— Маленько ничего, — скромно согласился Бато, окинул дом взглядом, повторил: — Маленько ничего. Но, словно боясь, что его слова прозвучали хвастливо, засмеялся: — Колхоз маленький, контора большой. Беда хорошо живем!

Максим снял шапку, расстегнул полушубок, сел ближе к печке. Из окна видно было другое здание еще больше, чем контора, на ребрах стропил стучали топорами плотники. Перехватив взгляд Максима, Бато пояснил:

— Народный дом будет. Еще одни дом школа будет. Он достал из кармана кисет, протянул Максиму вместе с трубкой. — Ноги грей печкой, душу трубкой, сердце разговором.

— Как вы столько подняли? — дивился Максим. — А говорил: народу мало в колхозе.

— Народ другой есть, не в колхозе. Народный дом всем нужен, школа всем нужна.

— Единоличников припрягли, так?

Интересно все это, хочется узнать Максиму, как дело поставлено, а Елена поговорить не дает, толкает в бок и раз и другой. Шепчет:

— Спроси про Лучку-то. Что тут табачище нюхать…

Без понятия баба. Батоха сам знает, зачем она припожаловала, без расспросов скажет, где Лучка, чем тут занимается. А Елене не мешало бы чуть приветливее быть. Сморщилась вся, словно кислого объелась.

— Ноги грел? Будем стройка глядеть. Молодуха с нами ходи.

— Что я там не видела, на вашей стройке?