Разрыв

Этой ночью 2 раза сделал себе нечто. В 1 раз не мог найти мою Штуку но стал думать о Мэгги она и выскочила. Надеюсь когда-нибудь она позволит мне потрогать ее попу. Попа у нее большая, круглая, на ней, наверное, и пуха-то почти нет. А если и есть, я не против. Я буду гладить ее, сжимать и тереться об нее бородой.

Я вот что думаю, те, которые с акцентом, Донован сочинял. Они гораздо смешнее. Другие, если по правде, просто глупые. Я так понимаю, их Гидеон писал.

Господи, только не говорите про это никому, ладно? Не говорите, что я назвала их глупыми. Он меня убьет.

Вот, смотрите, еще одна с акцентом.

День 37

У меня перестает работать сердце. Почему моя Мэгги не навещает меня? возможно она меня стыдится. думает, что у меня какая-то болезнь. у меня нет болезней моя Мэгги, только болезнь любви! и еще Стояка. он слишком долог для меня без моего Дергунчика. Сегодня я попросил красивую нянечку подергать за него а она шлепнула меня по щеке. сказала «гадкий мистер Шваль, не лезьте к нянечкам!». Я умолял но она не давалась. Шлепнула еще раз но я ничего не почувствовал, бороденка спасла. Я говорю «приведите ко мне мою Мэгги!». Говорю «моя хочет Дергунчика» а она говорит «сам себя дергай!». И мне опять пришлось утешаться самому. О моя Мэгги. Почему ты не навещаешь меня?!

Ладно, идею вы поняли. Я уже говорила, дальше хуже стало. Ругательств больше, понимаете? И всякого другого. Все становилось более… более… как это называется, когда читаешь про что-то и почти видишь это, в голове?

Ну да. Наглядным. Становились более наглядным. Я оставлю это открытым, ладно? Вы, если захотите, сами потом посмотрите.

О да, наверняка. Он должен был слышать разговоры про это. Вы же понимаете, блог все читали — дети, учителя. После игры его здесь всего неделю не было. Пришел в школу на костылях. И во время уроков и так далее ребята то и дело намеки роняли. Ну, знаете, как это, хорошая у вас была штанга, сэр, или как там было в больнице, сэр, или изображали польский акцент и повторяли то, что прочитали. Так что он должен был знать. Я бы на его месте спросила у кого-нибудь из учителей, о чем это все говорят, потому что учителя же знали, все, это точно. Мистер Грант, он даже остановить их пытался. Донована и Гидеона. Я про это от Трейси Беккеридж слышала. Трейси сказала, что Грант пытался запретить им пользоваться компьютерным классом, а они, думаю, там это все и писали, и загружали, и прочее, но Донован с Гидеоном обратились к Ти-Джею — к мистеру Джонсу, — а тот обратился к Биклю — к мистеру Тревису, — а Бикль — то есть, мистер Тревис — сказал, что ничего им — Доновану и Гидеону — запрещать не будет, потому что овладение информационными технологиями — это основа чего-то там такого, учеников отстранять от нее нельзя, да и вообще ни одна школа не вправе практиковать цензуру самовыражения. Что-то в этом роде. Во всяком случае, так мне Трейси Беккеридж рассказывала. Откуда она про это узнала, не знаю, но Трейси, похоже, всегда про все знает, а то, что она рассказывает, в половине случаев оказывается правдой, и это самое малое.

И знаете, что еще сказала Трейси? Что ей его жалко. Боро… то есть, мистера Зайковски. Я до того об этом как-то не задумывалась, но, наверное, поэтому мне с тех пор и не хотелось заглядывать на «Боролог». Потому что, можно же себе представить, что это такое — быть на его месте. Он учитель и все такое и, скорее всего, его это даже не очень волновало, но это же плохо, правда? Когда с тобой случается такое. Наверное, поэтому Трейси так и сказала. Она сплетница и так далее, но это ей же иногда и отливается. Ну, как, изводить ее начинают. У нее веснушки. Не такие уж и заметные, не то, что у некоторых, особенно рыжих, но веснушки есть. И в прошлом году, — это мне уже Габби Блейк рассказала, — она целую неделю говорила маме, что идет в школу, а сама просиживала весь день у пруда на выгоне. Брала с собой зеркальце, в какие девочки смотрят, когда подкрашиваются, и зажигалку, сидела на скамье — зеркальце на коленях — и старалась выжечь зажигалкой веснушки. Так говорила Габби Блейк. И я так понимаю, правду говорила, потому что, когда Трейси пришла в школу, у нее весь нос был в язвочках. Она сказала, что это ее дядюшкин кокер-спаниель ободрал, да только на царапины было не похоже. Скорее на прорвавшиеся волдыри, а это и были волдыри, если Габби не соврала, правда? Они так, знаете, поблескивали. И иногда, при определенном свете, из-за них казалось, что Трейси вся заплаканная.