Разум

Мне становилось все грустней и грустней. Померил температуру — оказалось 37,5, Лег. Какое-то время спустя температура упала, и я кончил уборку книг на полке. Но на другой день, в понедельник, грипп снова напомнил о себе. Поборов свою лень, я выбрался в город. Накупил лекарств, а придя домой, принял их. Врача с нашего предприятия избегаю — мне кажется, он считает меня симулянтом. И все-таки куда денешься, придется зайти к нему — грипп разыгрался не на шутку. Самым тяжелым днем был пасхальный понедельник, потом я пролежал еще неделю. На дворе светило солнце.

Странный был этот грипп. Пока лежал, ничего не чувствовал, а стоило встать — делалось худо.

Жена пошла к нотариусу, что занималась отцовским наследством. Хотела узнать, справедливо ли мы поделили его. Нотариус с ней не очень-то церемонилась — ведь жена и понятия не имела о тех сложностях, что мы уже давно обсудили. А нотариусу вовсе не улыбалось начать все снова-здорово, к тому же жена показалась ей немного с приветом. Пришлось мне дома той все растолковывать. Кончилось это ссорой и дракой. Жена собрала вещи и ушла к родителям. Я лег в постель — мне было плохо.

Скажешь кому-нибудь так — ему, возможно, и смешно станет: подумаешь, грипп, дело какое! Но мне было совсем не до смеху.

Я вылез из постели, ненадолго мне полегчало. Деревья, разбуженные ветром, обрели ту прелестную сновидческую красочность, которой я с радостью наслаждался бы каждую весну. Но пока это оставалось только в мечтах. Все весны просиживал я у окна, читая или бренча на гитаре, и поглядывал на загуменья, нынче уже распаханные, на телевизионные антенны. Где-то там была улица, по которой ходили здоровые люди. В этом ощущении мне особенно дорогим и близким было то, что и отец, прикованный к постели в своей комнатушке, думал о людях и звуках с улицы. Уже тогда, словно за него, снились мне сны об улицах и лесах — вот мы сидим с отцом над деревней и встречаем его знакомца, они меж собой разговаривают, а меня не замечают — я еще маленький. Печаль по отцу ничуть не ослабла, Образ его становился все более зримым, а я все явственней понимал, что уже никогда не увижу его — еще несколько месяцев назад, сразу же после смерти отца, все было туманным, невероятным, как бы нереальным.

Спустя час, другой жена вернулась от родителей и сделала вид, что ничего не случилось. Принесла сосисок и пива. Сварила сосиски, поставила на стол. Мне не предложила, а я притворился, что даже не вижу их, Жена стала есть и в задумчивости съела все, потом выпила пива и начала читать «Вечерник».

Сказала:

— Надо бы тебе побольше есть. Мало ешь, тебе недостает витаминов и сахара, вот ты и болеешь.

Она подняла крышку над кастрюлей, где варились сосиски, и обнаружила, что там ничего нет.

— Куда девались сосиски? — спросила.

Я молчал.

Жена подошла к коту, аккуратно лежавшему на дочкином стуле, приподняла его и понюхала — не он ли слопал.

— Ты отдал ему сосиски? — спросила она.

— Сосиски кот не станет есть, — сказал я, зная по опыту, — ему для этого надо очень оголодать.

Жена не поверила мне и выгнала кота. Еще пошла поглядеть, не сожрали ли сосиски собаки. Потом вернулась в дом — кот снова шмыгнул в тепло и снова улегся на свое прежнее место. Жена поинтересовалась, почему я не включаю телевизор, если целый день умираю от скуки. И попросила объяснить ей, как обстоят дела с нашим наследством. Но когда я начал говорить, она пошла высыпать бумаги, начисто забыв о своей просьбе.

Вернувшись, стала рассказывать случай с участковой врачихой. Врачиха в декретном отпуске, но пришла с новорожденным навестить дежурного врача, Три четверти часа она болтала с ним, а все пациенты ждали. Спас пациентов ее ребенок — начал орать. Да так неистово, что иные больные очень даже нелестно отозвались о ней как о матери. Наконец врачиха ушла, и дежурный врач принял всех до единого — никто и ахнуть не успел.

История меня мало позабавила.

Жена включила радио. Раздалось хоровое пение. Пели вариации на тему словацких песен, это ужасно умилительно, хотя обычно разбираешь каких-нибудь два-три слова (например, «матушка родимая», «хлопцы удалые» или нечто подобное), по которым ни за что не определишь содержание песни.

Когда тенор допел, жена заметила: будь я более чутким, не ходил бы таким взвинченным. Она знает, к примеру, дирижера одного хора, так тот вообще не нервный и очень из себя утонченный.

Я ответил, что хоровое пение мне никогда не нравилось — в нем есть что-то надуманное, особенно это касается попурри из народных песен, связанных замысловатыми переходами. Послушаешь такое час — и хватит тебе на много месяцев. Любопытно, чем, какими критериями руководствуется композитор, когда компонует, выстраивает в единое целое разрозненные песни. Такой эпигон может довести человека до бешенства.

Жена разъярилась: вечно я хочу доказать, что во всем разбираюсь лучше других, а сам попробовал бы написать хоровую музыку — ни черта не получится.