Разум

Выпив пива, я вышел на перрон. Один железнодорожник сказал мне, что в Куты отправляется вон тот «пострел». Слово это меня растрогало — его и отец употреблял. При слове «пострел» передо мной всегда встает образ мальчишки, который целыми днями носится, а вечером, вспотевший и замызганный, засыпает прямо над тазом с водой — родители так и относят его в постель неумытого и полураздетого.

Поезд до Кутов гордо стоял перед, зданием транспортной конторы. Как раз объявили посадку. В вагон вошли двое железнодорожников и две железнодорожницы с юной девушкой, которая училась на проводницу. На руке у нее была красная повязка, но слегка потрепанная, чтобы не казалось, что ее владелица отличается превеликим усердием. Разумеется, эта мощная девица жевала жвачку, и брюки на ней едва не лопались.

Они удобно разместились на двух служебных сиденьях — поезд состоял из одного вагона, что вполне оправдывало слово «пострел».

Наставница девушки говорила на литературном чешском, из-под служебной фуражки виднелась модная прическа. В общем, она была бы красива, если бы не дурная привычка (а возможно, только сегодня на нее смешинка напала) непрерывно смеяться. Один из железнодорожников уселся у пульта управления и включил мотор. Обстановка была точно из фильма Ганака[10] «Я люблю, ты любишь». Потом в поезд сели загоряне и мораване[11]. Одна девушка спросила у железнодорожницы, как лучше доехать до Годовина. Все железнодорожники в один голос объяснили ей, а наставница с модной прической, посмотрев расписание, подтвердила сказанное. Потом села тетка в национальном костюме с дочкой и внучкой, были они из Скалицы

[12]. Молодая мамочка с короткими каштановыми волосами выглядывала из окна и говорила:

— Дак я ж ему толковала. А он штой-то нейдет.

Но следом лицо ее прояснилось. Железнодорожник тащил ее корзину к поезду. Отдал ей бумаги и объявил отправление. Хотя это и не входило в его обязанности. Внучка начала играть с кончиком моего пальто. Мамочка сказала ей по-скалицки:

— Нехай дядю!

Но девочка и не подумала отказываться от своей игрушки. Она уставилась на меня — я опустил глаза, а то ведь еще взбредет бабке в голову, что я могу сглазить девочку. Я мягко дернул пальто, и девочка засмеялась. Подождала, пока пальто опять дернется. Я повторил движение, но молодая скаличанка, чтобы не выглядеть назойливой, пересадила ребенка на другую сторону. Поднялся крик. Железнодорожница сказала с юмором, хотя и без улыбки:

— Придется принять меры!

Ее ученица перестала жевать и заявила, по-видимому, согласно установкам школы или курсов:

— Снимем их с поезда!

В конце концов девочка снова дотянулась до моего пальто и дернула пуговицу. Тут бабушка вытащила из сумки погремушку и попробовала отвлечь ребенка.

Один пассажир спросил железнодорожницу, не из Кыйова[13] ли она случайно. Железнодорожница долго раздумывала, нет ли в этом вопросе какой подковырки — нос у этого человека был подозрительно красный, а потом сказала:

— Кого вы там знаете?

Пассажир ответил:

— Никого.

На этом разговор кончился. Обе железнодорожницы значительно переглянулись. Наконец поезд тронулся. Проводница стала пробивать компостером билеты и обнаружила, что я еду вовсе не в Куты и не в Братиславу, а в Девинску Нову Весь, так как, оказывается, люблю очень ездить на поезде. Убедившись в моем чудачестве, девушка перешла к другим пассажирам. Она сказала:

— В Кутах вам пересаживаться!

Ее словацкий звучал неплохо, и я подумал, что уместно было бы ее спросить, не из Кыйова ли она в самом деле, или она словачка. Кстати, в Новой Веси и миявских мораван[14] называют словаками или словачками. Так, собственно, объединяются в одно целое Словацко[15]

и Словакия.

Чем ближе мы подъезжали к Кутам, тем я становился печальнее. Там я пересел на грязный длинный поезд, следовавший из самого Брно. Дорога здесь электрифицирована.

Минутой позже мы уже летели вдоль длинной сортировочной станции Новой Веси. Поезд так долго притормаживал, что я было подумал — в Новой Веси он вообще не остановится. Но он остановился. Сойдя с него, я сразу же забыл о своем пребывании на водах, о чувстве свободы на протяжении всей поездки и только оглядывался по сторонам, опасаясь встретить земляка. Прошла гроза. Полумесяц непоэтично висел над горизонтом на западе. Тяжелый чемодан сперва я нес на плече, потом взял в руку, а вообще-то с радостью бросил бы его в реку.

Через полчаса я был почти дома. Как раз пришел автобус из Братиславы. Люди вполне могут подумать, что я тоже сошел с него, и не станут считать меня ненормальным, совершившим такой долгий путь на поезде. Еще на станции я опасался, что придется какому-нибудь рассудительному нововесянину объяснять, что еду поездом аж из самой Моравии, когда из Лугачовиц до Братиславы можно запросто доехать автобусом.

Итак, я уже дома.

Жена не спала, жарила отбивные. Я поздоровался с собаками и кошками и стал потихоньку сбрасывать с себя одежду и выкладывать из чемодана вещи.