Разум. Что значит быть человеком

Тем утром я ходил по тропинкам Калифорнийского университета в Беркли. Тридцать лет спустя, во втором десятилетии XXI века, я как будто чувствую, что шумные студенты жили в разумосфере, наполнявшей их идеями. Место обучения и даже общество окружают нас морем информации, создаваемой паттернами потока энергии, который формирует нашу личность и ее раскрытие. Однажды дочь пригласила меня на урок, посвященный экологическим системам. Профессор Пол Файн определяет их как сложные системы, объединенные топографическим единством земли, воды и воздуха, который простирается над конкретным участком в определенный период времени. Но на уроке я узнал массу нового — и из комментариев дочери, и от учителя. Нужно было запомнить названия деревьев в местных экосистемах, которые дети посещали. Задание было не из легких: преподаватель даже процитировал своего учителя Бертона Барнса, рассуждавшего, как трудно было выучить эти слова. Перечислю эмоции, которые иллюстрируют нормальное состояние при подобном занятии: отрицание, гнев, жалоба, растерянность, принятие, затем смирение и, наконец, радость. Я знаю, что глубокое погружение в разум тоже может казаться пугающе сложным, но надеюсь, мы уже дошли до стадии радости или, по крайней мере, приближаемся к ней.

Разумы живут в «разумосистемах», которые, однако, охватывают не только топографическое пространство. Точно так же, как атмосфера влияет на ландшафт в различных ареалах экосистем, разумосфера влияет на индивидуальные психические состояния, на наш внутренний ландшафт, который можно назвать разумошафтом

, областью разума (mindscape). У каждого есть свой ареал внутри разумошафтов, сформированных обширной разумосферой, в которую мы погружены. Понятия разумосферы и разумошафта во многом обнажают внутреннюю и промежуточную природу разума, его расположение между и внутри.

Но даже если заявить, что разум находится и там и там, как научно связать эти вроде бы отдельные места в единую психическую суть? Они должны быть не обособленными аспектами, а принадлежащими одной реальности разума. Я отчаянно пытался найти способ объединиться с другими, чтобы поработать над этими фундаментальными вопросами и создать какие-то полезные концептуальные рамки для всех заинтересованных сторон — от пациентов до клиницистов и ученых.

Обучившись взрослой, а затем детской и подростковой клинической психиатрии, борясь с реалиями этой дисциплины, которая пытается найти свою идентичность в медицине, я решил заняться научной работой и получить стипендию Национального института психического здоровья для изучения семейных отношений в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Научные руководители побуждали меня заняться каким-нибудь конкретным заболеванием или лекарственной терапией, видя мало проку в исследовании привязанности, однако я был заинтригован результатами в этой области и тем, что они проливают свет на вопросы «где» и «что» разума. Я хотел исследовать, почему нарратив жизни родителей оказывается самым надежным предиктором привязанности у детей. Другими словами, важнее не то, что случается с родителями, а то, как они постигают смысл происходящего. Было эмпирически показано, что это самый сильный фактор детской привязанности, которая, в свою очередь, способна позитивно или негативно влиять на развитие растущего разума — то, как он управляет эмоциями, взаимодействует с другими и понимает суть существования. Взрослый осмысливает свою жизнь, и в итоге этого что-то порождает разумосферу семьи, которая поддерживает безопасную привязанность. Что же это может быть?

Меня захватывала наука об отношениях. Начать исследование было целесообразно со здоровых коммуникаций и их влияния на развитие разума. И лишь потом перейти к подробному изучению ситуаций, в которых разум не развивается в направлении здоровья и стойкости, приходя к отсутствию порядка и расслабленности.

В 1981 году, когда я еще был студентом, Дэвид Хьюбел, мой преподаватель нейробиологии, и Торстен Визель получили Нобелевскую премию: они показали, как опыт формирует структуру развивающегося мозга котят. Переживания в период раннего развития оказывают сильнейшее влияние на структуру и функцию кошачьего мозга. Эти результаты и лекции Хьюбела повлияли на мое профессиональное развитие, открыв новую грань: наш мозг мощно формируется опытом. Безусловно, это помогло лучше понять структуру и функцию головного мозга и переплести их с тем, как наши отношения — один из видов опыта — формируют разум.