Разведчик Линицкий

Его мысли прервала неожиданно появившаяся жена. Увидев в руках у мужа какое-то письмо, Екатерина Федоровна спросила:

– Письмо от кого-то получил, дорогой?

Линицкий вздрогнул, машинально ловким движением открыл ящик стола и положил туда письмо, затем поднял глаза на жену.

– Ты меня испугала, Катенька!

– Неужели письмо такое секретное, что ты его даже от меня прячешь?

Линицкий долго, словно первый раз ее увидел, смотрел на жену. После родов и нередко бессонных ночей она выглядела уставшей, но была все такой же красивой и стройной – роды никак не сказались на ее теле. Но может ли он ей всецело доверять в таком деле? И как к этому отнесется тесть, гораздо более тесно связанный и с Белым движением, и с галлиполийцами, да и сейчас работающий в одном из министерств королевства. Он поднялся, улыбнулся, обнял ее, поцеловал в обе щеки.

– Давай сядем, Катенька! Мне нужно с тобой серьезно поговорить.

Он обнял жену за плечи, они прошли в комнату отдыха и сели на диван. Екатерина Федоровна с удивлением и тревогой поглядывала на мужа.

Удобно устроившись, вновь обняв жену за плечи, Линицкий заглянул ей в глаза и вздохнул.

– Ты знаешь, Катенька, что я все эти годы пытался связаться с Москвой, с Россией, предлагая ей услуги в любом качестве?

– Неужели это письмо оттуда? – догадалась она. – И не от мамы?

– Оттуда! – кивнул он и улыбнулся. – И не от мамы. От мамы я получил предыдущее письмо…

– Ну да, я помню! Надежда Петровна сообщала, что ее уволили, и она теперь осталась без работы.

– Увы, да! Но теперь у меня появляется возможность не только послужить Родине, но и позаботиться о маме.

– Каким образом?

– Катя, я тебя люблю и всецело тебе доверяю, но и ты должна мне верить и поклясться, что никогда не предашь меня.

– Теперь ты меня пугаешь, Леня!

– Хорошо! Посиди, я сейчас принесу письмо.

Через минуту Линицкий вернулся, держа в руках тот самый, отпечатанный на машинке, лист бумаги.

– Вот! Мне дал весточку бывший мой начальник разведки 13-й Красной армии, в которой я воевал. Он теперь высокопоставленный сотрудник Иностранного отдела ГПУ. И он предлагает мне создать и возглавить резидентуру ИНО ГПУ в Югославии.

Возникла пауза, во время которой муж с женой молча в упор смотрели друг на друга. И оба своих взглядов не отвели. Наконец, Екатерина Федоровна произнесла:

– Я рада за тебя и одновременно боюсь.

– Зато я снова нужен Родине!

– Послушай, Леня, но каким образом ты сможешь помочь Надежде Петровне?

– А я уже все продумал. Одним из своих условий я выдвину заботу о матери. Коль уж я буду работать на них, пусть они позаботятся о моей старушке.

Он немного помолчал, затем снова заговорил:

– Катя, послушай, я бы хотел привлечь к работе и Федора Ардальоновича. С его-то связями, сама понимаешь, – Екатерина кивнула. – Но есть одна закавыка! Я ведь не знаю, как он отнесется к возможности поработать на благо России. Советской России, Красной России. После стольких лет работы на Белую Россию.

– Знаешь, Леня. Я уже несколько раз слышала, как мама в присутствии папы плакала, вспоминая Россию. Я думаю, она была бы не прочь вернуться домой. А поскольку отец не прерывал ее, не сердился, мне кажется, что и он заболел ностальгией.

– Нет! – покачал головой Линицкий.

– Что – нет?

– Одно дело то, что думаешь ты. Совершенно другое дело, какие у него у самого мысли в голове. Это ведь огромный риск. Ведь за шпионаж в пользу другого государства, тем более, с которым нет даже дипотношений, если вдруг все раскроется (а от этого никто не застрахован), могут и арестовать, и это в лучшем случае.

– За меня ты можешь не беспокоиться и полностью на меня положиться, а с отцом я сама поговорю. Думаю все же, что он согласится.

– Только, ради бога, очень осторожно, чтобы и меня сразу не выдать, и его самого не испугать.

2.

Линицкий был прав: в начале тридцатых годов ситуация в белоэмигрантской среде в Европе (и Югославия в этом смысле не стала исключением) существенно изменилась. Молодые люди, уже выросшие в чужой среде и, по сути, не имевшие никакого отношения к армии, хотя многие из них и заканчивали кадетские армейские училища, не желали подчиняться старой гвардии, жесткой дисциплине и не хотели вступать в ряды Русского общевоинского союза. Но при этом они не стали меньшими патриотами, чем офицеры, воевавшие в годы Гражданской войны. Молодежь стремилась по-новому бороться за освобождение России от большевизма – не оружием, а идеями и воспитанием собственного характера.