Читаем Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии полностью

За стол не садились — да и незачем: все равно есть было нечего. Гости вначале стояли небольшими группками, разговаривали, потягивая виски или джин, разбавленные содовой водой или апельсиновым соком. Постепенно, по мере поглощения спиртного, общество стало более шумным, а темы разговора более разнообразными: политика, женщины, погода, предстоящие скачки и закончившийся футбольный матч с участием Стенли Метьюза. Но больше всего делились воспоминаниями, ибо все участники «пати» уже успели объехать полсвета. Чего тут только не вспоминали…

— Это был отличный парень, он работал со мной в Гонконге, — рассказывал какую-то историю, связанную с похождениями его агента, один из «чиновников».

— Это лысый, в очках? Когда быстро говорит, начинает слегка шепелявить? — уточнял портрет другой гость.

— Верно. Ты с ним знаком?

— Он был у меня на связи до пятьдесят второго…

Гордон не имел ни малейшего желания влезать в разговор. Он молчал, подливая себе в бокал содовой, и слушал. Это стоило запомнить…

— Ты помнишь историю с этим старым индусом, который никак не хотел умирать, — слышал Гордон, когда переходил к другой группе. — Наши парни сыпали ему яд в рис, стреляли из автомата по окнам. Устроили маленькую аварию, когда он полз на своем «додже», а он все был жив… И знаете, как его убрали? Чистый смех…

Что ж, это тоже стоило запомнить.

Лонсдейл чувствовал себя превосходно, все складывалось как нельзя лучше.

— Гордон, — тронул Лонсдейла за рукав хозяин, — тебе не скучно?

— Нисколько.

— Фотоаппарат взял?

— По-моему, да.

— Неси скорее…

Однокурсники уже знали, что фотографирование — страстное хобби Лонсдейла, и никто не удивился, увидев у него фотоаппарат и электронную вспышку. За этот весьма веселый и далеко не последний вечер он сделал несколько десятков снимков, пообещал всем прислать фотографии. А так как было это в последний день семестра, то и записал адреса присутствовавших.

Словом, это был тот невероятный случай, когда рыба сама прыгала на сковородку рыбака. Оставалось только подливать масла.

Со временем однокурсники Лонсдейла все меньше и меньше придерживались своих легенд и постепенно удалось узнать их звания, специальные службы, к которым они принадлежали, и даже их предыдущую карьеру, чему во многом способствовал, сам того не подозревая, Том Поуп, — он по-прежнему регулярно устраивал вечеринки. Иногда это были «мальчишники», иногда встречи, на которые приходили с женами. Таким образом, в альбоме Гордона (и, разумеется, в Центре) появились и фотографии некоторых из «разведдам».

В конце учебного года Том опять пригласил всех к себе. Один из «чиновников» сказал, что он уже позвал к себе знакомого с женой и поэтому не сможет прийти. Гостеприимный Том тут же предложил ему прийти со своим знакомым, что тот и сделал. Познакомившись с этим человеком на вечеринке, Лонсдейл пришел к выводу, что, судя по его поведению и связям, он, скорее всего, сотрудник какой-либо специальной службы, а посему на всякий случай сфотографировал его и записал фамилию. Потом он совсем забыл и об этом случае, и о существовании господина Элтона. Каково же было его изумление, когда, уже находясь в тюрьме, он неожиданно узнал его — именно Элтону контрразведка поручила вести дело Лонсдейла, которого он, кстати, как выяснилось, даже не запомнил.

После выпускных экзаменов студенты в соответствии с традицией устроили прощальный вечер, для чего был выбран большой китайский ресторан, принадлежавший известному в свое время боксеру Фредди Миллсу. Вечер закончился изъявлениями взаимных дружеских чувств, все отъезжающие на свои посты за границу обменялись адресами с остающимися. Большинство не удержалось от того, чтобы не похвастаться новыми назначениями, поскольку почти все получили повышения.

Несколько человек отправлялись в Пекин. Многие ехали в Гонконг. Американец Клейтон Бредт возвращался в США.

— А ты, Гордон? — спросил он Лонсдейла.

— Пока поживу здесь, потом двинусь в Китай.

— Что ж, может быть, еще увидимся.

— Вполне…

Бредт знал, что как американца в группе его недолюбливали, и поэтому общался главным образом с Лонсдейлом и Поупом — канадцы были как бы двоюродными братьями и англичанам, и американцам.

— Слушай, Гордон, хочу поделиться с тобой открытием, — начал он, чуть покачиваясь и стараясь глядеть ему прямо в глаза. — Только об этом — ни-ни…

— Хорошо…

— Так вот, кроме нас с тобой, все тут, в этой группе… Догадываешься?

— Студенты…

— Разведчики! Вот кто.

— Ты уверен в этом?

— Как в том, что сейчас со мной беседуешь ты, а не Мери-лин Монро…

И он стал приводить различные доводы в подтверждение своего открытия. Гордон же упрямо продолжал настаивать, что это не так.

— Повторяю, Гордон, что, кроме нас с тобой, здесь все из разведки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное