Разведка боем

Владимир Ильич даже взвыл, не сдержавшись, представив, как гнусный Блюмкин с жирными, вывернутыми еврейскими губами стреляет в него из маузера… Или – приоткроется сейчас дверь, и из темного коридора влетит в кабинет пироксилиновая бомба. Какой взорвали Александра Третьего. Брат Саша такие бомбы делал…

Нет, надо немедленно что-то предпринять! Сломать судьбу. Прямо сейчас!

Но он же совершенно не в состоянии ничего придумать – наедине с собой Ленин мог это признать. Тогда как быть? Махнуть на все планы и с таким трудом достигнутые успехи рукой, отозвать войска из Польши, с Украины, Кавказа и Туркестана, окружить Москву пятимиллионной стеной штыков, продержаться до зимы? Обороняться на выгодных рубежах, надеясь, что жалкие врангелевские сто тысяч застрянут в вязкой, как глина, массе, просто не прорубятся сквозь десятиверстную толщу человеческого мяса? Интриговать, играя на противоречиях Англии, Франции, САСШ, будоражить униженную Германию и охваченную кемалистской революцией Турцию? В надежде, что со временем вновь вернутся к нему силы и удача и все снова образуется? Он, наверное, просто переутомился, надорвался за три года. Назначить Фрунзе диктатором, загнать всех соперников на фронт, а самому уехать? В глушь куда-нибудь, в ярославские леса или в Белозерье. В Шушенское бы… Вволю спать, купаться в ледяных озерах, охотиться на зайцев, париться в бане. Ни о чем не думать, убедить себя, что ничего страшного, если даже придется бежать. Разве плохо было в Швейцарии? На хороший домик денег найдется. Наденьку с собой тащить нет смысла, надоела до судорог, найдется кое-кто и получше. Пить пиво, гулять по горам, кататься на велосипеде, писать мемуары. Ему есть что вспомнить…

Вот если обо всем думать ТАК, то, глядишь, и вправду через месяц-другой вернутся и силы, и уверенность в себе. И тогда они узнают…

Ленин не замечал, что снова бегает по кабинету и говорит, говорит, торопливо, невнятно, сбивчиво, высказывая вслух самые сокровенные мысли…

Выдохся, замолчал, переводя дыхание, почти упал на жесткое деревянное кресло. Он чувствовал разбитость и слабость, словно после эпилептического припадка. И в то же время – некоторое облегчение. Как если бы в разгар вечеринки с неумеренными возлияниями отошел за кустик и прибегнул к помощи двух пальцев…

Покой, сейчас нужен покой. Раздеться, лечь в кровать, сжаться калачиком, натянув до глаз одеяло. И чтобы за окном пошел снег вместо этого подлого дождя. Снег, вой ветра в дымоходе, треск дров в печи.

Или – еще лучше: немедленно вызвать машину – и в Горки. Только там он почувствует себя здоровым и полным сил…

Ленин надавил и не отпускал кнопку звонка, пока в дверях не появился до смерти перепуганный секретарь.

ГЛАВА 16

Высокие часы в углу неторопливо отзвонили одиннадцать. Начальник секретно-политического отдела ВЧК закрыл глаза, стиснул ладонями виски. Голова у него тупо болела, в затылке часто и неритмично тюкало, словно там обосновался маленький злой дятел.

Вздохнув, начальник встал, запер массивный, раскрашенный под дуб сейф с музыкальным замком, подошел к выходящему на Кузнецкий мост окну, откуда через полуоткрытую створку доносился ровный шелест дождя, перебиваемый гулом моторов и кряканьем клаксонов отъезжающих от наркомата иностранных дел автомобилей. Неплохо бы и самому вызвать машину, подумал он, и поехать домой или хотя бы в «Бродячую собаку», где, несмотря на военный коммунизм, можно выпить пива, а если знаешь буфетчика, то и чего покрепче, расслабиться, послушать споры об искусстве нового мира. После полуночи туда забредает в сопровождении друзей и прихлебателей Есенин, бывают Маяковский, Вахтангов, Мейерхольд. Чекист считал себя знатоком поэзии и в богемном кругу отвлекался от неизбежных реальностей классовой борьбы.

Но сегодня никак не получится. Дела не отпускают. Черт его знает, как у царских чиновников выходило. Работали с десяти до четырех и все успевали, огромная империя крутилась, был порядок, а тут хоть целые сутки напролет сиди, все равно никак не управляешься.

Тем более что как раз сегодня случилось экстраординарное.

Огромный кабинет на шестом этаже дома бывшего страхового общества «Россия» освещался дрожащим язычком пламени внутри закопченного и треснувшего стекла семилинейной керосиновой лампы. Большую часть помещения скрывал полумрак, но в круге света можно было различить его суровую, аскетическую обстановку. Буржуйка с трубой, выведенной в форточку высокого венецианского окна, обшарпанный канцелярский стол, ряд разностильных стульев вдоль стен, массивный колченогий сейф, с левого угла подпертый кирпичом. У двери деревянная вешалка, на колышках которой солдатская шинель, фуражка со звездочкой и маузер, подвешенный за длинный ремешок. (Как коммунисты отчего-то любили маузеры! Словно бы его длинный ствол и десять патронов в магазине могли помочь, если что… Или из него расстреливать удобно?)

Обрезанная на вершок от донца шестидюймовая снарядная гильза полна махорочных окурков.