Разведка была всегда...

Вернув себе прежнюю воинственность, Владимир вскоре продемонстрировал и качество благоприобретенное — осмотрительность. А может быть, оно вернулось к Добрыне, на совести которого так или иначе была неподготовленность новгородского княжеского правительства к развитию событий на юге. Князь, а точнее, опять Добрыня перед выступлением против Киева позаботился о том, чтобы либо приобрести надёжного и управляемого союзника (о чём сообщала и одна из татищевских летописей), либо, по крайней мере, обезопасить свой будущий тыл. «Отроки» Владимира отправились в Полоцк сватать за своего господина дочь местного властителя Рогволода — Рогнеду. Полочанин затруднился, потому что в Киеве, как оказалось, тоже не дремали. Он (по Татищеву) «представил» дочери «послов Владимировых», но Рогнеда заявила, что не собирается разувать «робичича» (сына княжеской рабы) и «хочет» Ярополка. Оскорблённый Владимир «пожалился» Добрыне, и в действие вступил «вариант Б». Новгородско-варяжское войско вторглось в Полоцкую землю, Рогволод был разбит и затем убит вместе с сыновьями. А Рогнеда, которую уже собирались увозить в Киев, стала женой Владимира. Вероятно, «отроки», посланные Добрыней, занимались не только сватовством, но успели собрать и кое-какую военную информацию, обеспечившую Владимиру победу. Конечно, теперь на полоцкую помощь, по крайней мере существенную, рассчитывать не приходилось, но и Ярополк не мог её получить и ударить в спину новгородской рати. Успех в первой дипломатической и военной схватке сопутствовал Владимиру.

Однако настоящая борьба была ещё впереди. Ярополк был слишком силён, и хорошо усвоившие прошлые уроки новгородский князь и его энергичный, предприимчивый дядя тщательно готовились к решительному столкновению, стараясь всё предусмотреть.

Вот что сказано в татищевской «Истории Российской» на основе текстов Иоакима Корсунянина о событиях, которые последовали за взятием Полоцка дружинами Владимира и Добрыни: «Ярополк, известяся о сём, печален бысть». Он «посла к брату увесчевати. Посла же и воинство во кривичи, да воспретит Владимиру воевати. Владимир, слышав сие, убояся, хотел бежати ко Новуграду, но вуй его Добрыня, видя, что Ярополк нелюбим есть от людей, зане христианам даде волю велику, удержа Владимира и посла в полки Ярополчи з дары к воеводам, водя их ко Владимиру».

Не знаю, как отнестись к рецидиву неврастении у Владимира, а в остальном всё, по крайней мере, достаточно правдоподобно. И топот конницы Ярополка по землям радимичей и кривичей, и неслышная поступь агентов Добрыни, пробирающихся во вражеский лагерь с важным заданием, выполнение которого обеспечило бы полководцу Владимира победу и возможность в дальнейшем держать руку на пульсе старшего Святославича. Можно предположить, что разведчики отчасти повторили при этом хитрость вещего Олега — натянули личины гостей (купцов), иначе проникнуть в военный стан с грузом «даров» да ещё искать там нужных людей было бы немыслимо. Иоакимовская летопись характеризует Добрыню как человека, не зря евшего хлеб начальника княжеской разведслужбы. Продумывая наиболее эффективные способы вербовки, вернее, виды «наживок», на которые лучше всего клюёт рыба благородных кровей, он, очевидно, решил ловить сразу на два крючка (может быть, его опыт кому-нибудь ещё пригодится?) — и материального и духовного соблазна, обнаружив тонкое понимание человеческой природы и способность сыграть не только на низких, но и на высоких струнах. Добрыня искал в стане противника не только платных осведомителей и пособников, но и единомышленников. Прежде всего среди «дядек»-воевод. И не ошибся в своих расчётах: «Оные же (воеводы. — Авт.), яко первее рех, не правяху Ярополку (не служили ему правдой, —

Авт.) и яшася предати полк Владимиру. Тогда Добрыня со Владимиром иде на полки Ярополчи». И победил «не силою, не храбростию, но предательством воевод ярополчих».

СКАЗАНИЕ О ПЕРВОМ «ПЕРЕВЕТНИКЕ»

Предателей на Руси величали переветниками. «Держать перевет» означало «ссылаться с врагом, посылать ему вести, перебегать к нему», — словом, «изменять». Киевский летописец этого термина ещё не знал, но выразился резко, заклеймив Блуда и ему подобных как людей «неистовых» и «горших (то есть ещё более мерзких) бесов».