Разведотряд

В свёртке оказался клок грязной ваты, а в нём — несколько серебристых стержней, штуки четыре, похожих на обыкновенные новогодние фейерверки. Изнутри свёрток, действительно, топорщился чёрным типографским оперением фашистского орла над надписью «Achtung! Gefährlich!»

— Шпионские штучки? — невесело как-то усмехнулся Новик. — Значит, не врал Стеша…

Не на первом же допросе, но как только узнал о намерении Войткевича и Новика взять его на встречу с Бреннером, Стеша — адъютант гауптштурмфюрера Стефан Толлер — сообщил под большим секретом… Как он выразился, «Ohne Stenografie — без стенографии», покосившись при этом на радистку, исполнявшую обязанность секретаря.

Сообщил, что есть, есть-таки, в разведотряде немецкий шпион.

— Кто именно?

— Vom Rüssel ist nicht hinausgegangen… — замотал головой пленный.

Кроме клички Ketzer, Еретик, Стефан ничего не знал наверняка.

Сообразив, куда клонит Новик, Яша, как всегда охотно, подхватил и развил тему:

— Ага, при помощи этих фитилей я должен был в ночь на 22 июня заминировать Ровенский горком, исполком, две казармы и аккордеон Будённого, буде такая возможность…

— А аккордеон зачем? — рассеянно спросил Новик, с любопытством разглядывая серебристые стержни. — Тем более новогодним фейерверком… — добавил он недоверчиво.

— Тебе аккордеон жалко? — иронически повёл бровью Войткевич. — Фейерверком… Почти угадал. Только они не сыплют во все стороны весёлыми праздничными искорками, а наоборот, шухерно и подло тлеют, окисляются, если быть точным, а потом…

— Как, как? — поморщился Новик. — Тлеют?

— Вредительски, — пояснил Яша. — Видишь насечки? — он сунул один стержень под нос Новику. — От одной до другой насечки эта гадина тлеет ровно минуту. Всего — десять. Отломил сколько тебе нужно, скажем, минуты три, сунул в тротиловую шашку или в другой какой динамит — и беги за сарай…

— А остальное?

— Остальное тоже истлеет, — с видимым сожалением развёл руками Войткевич. — Процесс начинается сразу, как только нарушено серебристое покрытие этих… «Den thermischen Zünder — термических запалов», — подумав, уточнил Яша… — Поэтому и держу в противогазе, в коробке фильтра, чтоб никто ненароком не поцарапал. Что оно такое, так и не спрашивай… — продолжил Войткевич, бережно заворачивая запалы в вату и непромокаемую бумагу. — Название сам придумал только что.

— А если серьёзно?

— А если серьёзно… — Яша, согнувшись, отправил противогазную сумку обратно, под лежак. — Ты себе химическую формулу, эдак в три этажа, в немецком написании представляешь? То-то… — Он подобрал ноги назад, на своё «лежбище». — И не представляй, мозги вывихнешь, не то что челюсти… — зевнул Войткевич. — А если тебе их не жалко… — закончил он, уже заворачиваясь в бараний тулуп со старческими проплешинами. — Я мозги имею в виду, то подумай, с каких это пор археологи стали ставить памятники, а не выкапывать?

Памятник они нашли, вернее, наткнулись на него в эту же ночь, когда спешно убирались с «медвежьей холки» Аю-Дага.

О том, чтобы спуститься с горы на материк хоть вправо, хоть влево, не могло быть и речи. В посёлке и в дореволюционной усадьбе графьёв Гартвис у её подножия оживление всё последнее время происходило необычайное. Похрюкивая на подъёме серпантина, как сердитые зубры, в усадьбу вереницами тянулись трехтонки «опели», или же трофейные французские полуторки «рено». Что в них, определить невозможно было — всё под брезентом или маскировочными сетями. Опережая грузовики, то и дело шныряли мотоциклеты и офицерские легковушки. И даже крыши усадьбы заблестели латками кровельного цинка. На это сразу обратил внимание Войткевич: «Здесь не пойдём, что-то они с прошлого года тут слишком разрезвились…»

Поэтому заранее уговорено было, что Колька Царь, и без того ревниво обозлившийся, что Новик не взял его с собой, будет обеспечивать отход и прикрытие. Подгонит лодку в одну из бухточек, укромно затерянных в скалах со стороны Партенита, неподалёку от места, где свой серо-зёленый диоритовый нос «медведь» опускал в море.

Спускались к бухточке даже не козьей тропой — почти по обвалу, так что на «памятник» Новик, можно сказать, наехал. Сползал на заду по осыпи, матерясь вполголоса, с шуршащим языком гравия, окружающим его и опережающим шагов на пять — и вдруг из темноты вырос пирамидальный надолб, высотой в человеческий рост, и в него Саша едва успел упереться подошвами сапог. Иначе от сотрясения не уберегла бы и немецкая пилотка с наушниками.

Обломком скалы, валуном это не было. Форма слишком правильная. Тетраэдр, как из учебника геометрии. А когда таким же манером подъехал и Войткевич, пустив вперёд себя злосчастного Толлера (то ли, чтоб на глазах был, то ли как куль с соломой, чтоб тормозить мягче было), и посветил фонариком, то Новик шёпотом констатировал:

— Бетон…

В круглом пятне света оказался не серо-зелёный дикарь-диорит, пусть даже тёсаный, а ровный серый бетон с вкраплениями гравия и оттисками досок опалубки, отмечавшими слои заливки.