Разведотряд

Такого ощущения не было ни разу во время стычек с бандитами или бульбашами, или мельниковцами — возможно, потому, что всегда было под рукой оружие. И рядом — сучка, белокурая бестия, но хладнокровная и бесстрашная сучка, к тому же отменный стрелок Ирма. И получалось, что реально силы были соизмеримы, даже если нападавших было вдвое или втрое больше.

Сейчас же оружие и взрывчатка были бесполезны: если станут брать — от Системы и от своих не отстреляться, а если пустить себе пулю в лоб, то страшно подумать, что произойдёт с женой и дочкой…

Но сразу же после актива, перед самым первомайским праздником, на комбинат наведались двое из Управления, в том числе и седоголовый начхоз, который не по должности, а по каким-то таинственным флюидам всегда чувствовал, в какую это сторону в их ведомстве подул ветер. Наведались, как обычно перед праздниками, за вкусненьким — и понял по разговору с ним Яков Осипович, что ничего ещё не выявлено, никакой его связи с недавно разоблачёнными врагами народа, пролезшими в чекистские ряды, не найдено.

Можно вздохнуть с облегчением?

Как бы не так! Теперь он оказывался чуть ли не ключевым звеном германской разведывательной сети, раскинутой на область, и ответственным за уже произошедшую передачу «закадычным друзьям» целого массива сведений. Любой серьёзный провал в разведсети мог привести, да что там «мог», непременно приводил бы к нему — и попробуй докажи тогда специальным товарищам, что ты в самом деле выполнял задание партии, а не соучаствовал в преступлениях разоблачённых шпиёнов и врагов народа!

Войткевич не знал — не мог себе представить при всём том сложившемся уже у него мнении о бериевском НКВД — что его личное дело лежит в глубине стопки папочек раздела «Резерв» и, по всему, должно выползти на свет божий нескоро. Папка же «Везунок» с грифом «Сов. секретно», в которой аккуратно подшиты все его (подписанные оперативным псевдонимом) донесения о германской разведывательной сети, остаётся пока что и не востребованной, и даже не прочитанной. Вот так — потому что никак не могут решиться вопросы с новыми назначениями и распределением обязанностей в Управлении.

Долго это продолжаться, конечно, не могло и не продолжалось — но по причинам, которые чекисты безосновательно считали не зависящими от них.

…Элементарный инстинкт самосохранения требовал обеспечить сохранность разведсети, обезопасить себя от провалов в ней. Простейший путь — предельно затаиться, прекратить даже сбор и передачу информации. Оказалось, что это вполне совпадало с пожеланиями руководства, переданными через Ирму.

Так прошло две недели; но за это время Войткевич окончательно понял, что до наступления германских войск остаются считанные дни. Открытым текстом об этом не говорила ни Ирма, ни второй резидент, Шиманский. Ирма только передала инструкции — ему лично и четырём старшим районных ячеек, с которыми контактировал Яков, и привет «с уверенностью в скорой встрече» от Карла Бреннера. Но при этом она была такая вся воодушевлённая, в таком приподнятом настроении, с таким превосходством говорила и «холуйском» сообщении ТАСС, и о мышиной возне энкавэдэшников, что заставила бы насторожиться и куда менее внимательного человека, чем Войткевич.

И Роберт Шиманский (или, как он теперь произносил, «Шемански») отказался начисто от воскресного преферанса — не до того, мол, будет — да ещё и начал расспрашивать, завершена ли ротация отделения милиции в Яновой Долине. Мол, если там уже все милиционеры наши

, он подастся на недельку туда с семьёй.

И переданные Ирмой через Войткевича инструкции для агентов указывали окончательные сигналы и схемы оповещения, и конкретные диверсионные, оперативные или, наоборот, охранные действия, которые следовало предпринять.

Войткевич всё это переправил по назначению — потому что знал: инструкции дублируются и, задержи он их — пришлось бы отвечать перед СД ещё до «часа Ч». Вот только внёс в них небольшие дополнения, касающиеся первых действий по сигналам. Проверить аутентичность сообщений за оставшуюся неделю немцы уже не успевали — если Яков правильно вычислил «время Ч».

И вот девятнадцатого, возвращаясь поздно вечером с работы, Войткевич увидел на условленном месте, на столбике перед поворотом к своему дому, руну «ман» — извещение о том, что шифровка уже в тайнике.

Окно на лестничной площадке между первым и вторым этажом не отворялось, похоже, со времён пребывания города под Польшей. Копоть и нетронутая паутина. Но если правильно нажать на два гвоздя замусоренного подоконника, то приоткрывался маленький тайничок. В нём — папиросная гильза, а в гильзе — полупрозрачная бумажка.

Время «Ч»: 13.00 21 июня. К этому времени, знал Войткевич, надо прибавить двенадцать с половиной часов и действовать согласно инструкции.

20–22 июня. Ровно-Киев

Ирма, ещё полуодетая, не стала пенять ни за ранний час, ни за нарушение конспирации, когда Войткевич зашёл к ней домой. Только и сказала:

— Ах, Якоб, ты заехал не вовремя — мне надо сейчас отправляться в Костополь, нам не по пути.