Развитие российской Арктики. Советский опыт в контексте современных стратегий (на материалах Крайнего Севера Урала и Западной Сибири)

Органичный и последовательный характер вхождения арктических окраин Евразии в круг русских земель обнаруживается задолго до эпохи Великих географических открытий. В качестве наиболее раннего и яркого исторического примера этой тенденции С.Ф. Платонов приводит развитие Великого Новгорода, чье экономическое благосостояние уже с XI в. зиждилось на его роли торгового посредника в сложной схеме товарообмена Руси со странами Европы: новгородцы получали продовольствие в «низовых» русских землях в обмен на «заморские» товары, шедшие из Европы, а последние, в свою очередь, выменивали на ценные ресурсы, добываемые в своих северных землях (на Двине и Печоре), – пушнину, ворвань, моржовую кость, соль и др.[15] Этот экономический стимул привел к широкому размаху первоначальной новгородской колонизации Севера, которая велась под патронатом крупного боярства и носила промысловый, «капиталистический» (т. е. коммерческий) характер, сочетая устройство факторий и промыслов с организацией походов ушкуйников за данью в самые отдаленные северные земли. К 1364 г. относится свидетельство в Новгородской четвертой летописи (1113–1496 гг. –

Ред.) о том, как «дети боярьскии и молодыи люди» под предводительством воевод Александра Абакумовича и Степана Ляпы «воеваша» зауральскую Югру по течению Оби[16]

.

В Средневековье суровые арктические окраины были еще окутаны плотной завесой самых причудливых мифологических представлений, которые оказывали определенное регулятивное воздействие на характер и темпы проникновения человека в Арктику. Так, первые плавания европейцев в акваториях Белого и Баренцева морей, в том числе к Новой Земле, с середины XVI в. в немалой степени подогревались слухами о существовании где-то далеко на Севере большого острова, где якобы находится высочайшая гора мира[17], в которой без труда узнается известная из западноевропейских легенд о Граале «полярная гора» Монсальват (Montsalvat), отождествляемая с «Землей Бессмертия», «земным раем»

[18]. Еще раньше сведения о расположенном на высоких горах посреди Ледовитого океана «земном рае» можно обнаружить в «Послании Феодору Тверскому о Рае» новгородского архиепископа Василия (1347 г.)[19]

. Перед нами в данном случае хорошо знакомая с времен античности, многократно подвергнутая переосмыслениям и причудливо контаминированная с реальными географическими открытиями на Севере Евразии гиперборейская тема. Любопытно, что новгородская традиция, не порывая в полной мере с подобными мифологическими представлениями, доносит до нас уже иные, проверяемые опытом, мотивы – представления о Севере как крае исключительного богатства, где в изобилии водятся редчайшие звери, рыбы и птицы, где прямо из небесных туч падают на землю в бесчисленном множестве новорожденные векши (белки) и «оленцимали»[20].

С политическим упадком Новгорода в XV в. его колонизационные усилия на Севере сменили более массовые и широкие колонизационные движения из «низовых» русских земель, поощряемые Москвой и представленные сразу несколькими «потоками» – монастырской, удельно-княжеской и стихийной крестьянской колонизацией. Еще большему оживлению Русского Севера способствовало перемещение сюда – в Двинское устье, в Колу и Печенгу – в XVI в. основных центров морской торговли России с Западной Европой[21].

Уже эти предварительные замечания подводят к пониманию, что развитие российской Арктики должно рассматриваться и осмысливаться на пересечении воздействия структурных зависимостей и факторов, имевших, с одной стороны, глобальный характер, а с другой – тесно связанных с потребностями и тенденциями национального развития России. Удивительный для эпохи первой «глобализации» экономический, политический и культурный подъем на арктических окраинах Русского государства, постепенно угасающий к XVIII в., объясним как раз уникальным сочетанием благоприятных для этого развития глобальных и национальных факторов. Это, в свою очередь, заставляет смотреть на освоение Арктики начиная с позднего Средневековья и раннего Нового времени не как на поступательное, равномерно прогрессирующее развитие, а как на процесс, имеющий изменчивую, волнообразную траекторию подъемов и спадов, существенно зависимый от конъюнктуры, создаваемой на определенных исторических отрезках комбинацией благоприятных условий и факторов. Поскольку даже применительно к заре Нового времени еще невозможно говорить о формировании в отношении Арктики какой-либо определенной, далеко идущей стратегии действий ни в России, ни в просвещенных странах Западной Европы, ее субститутом в эпоху первой «глобализации» можно – в известной мере – считать комбинации целого ряда объективных условий и факторов, заставлявших государства по разным причинам и поводам обращать свои интересы и усилия в сторону Арктики.