Реализм судьбы

Подсчитали семейный бюджет и решили, что выгоднее будет, нежели ездить в Москву и обратно, подыскать «недорогую старушку», вернее, снять у какой-нибудь старушки недорогую комнату или угол. Есть! Нашел такую старушку. Марья Николаевна Ильина, проживавшая на Трубной площади. Я прожил у нее полгода до марта 1959 года.

Старушка была патриотически настроена по отношению к медицине. Она недорого продала свой будущий труп медицинскому институту, на благо научных исследований, как она мне об этом сама рассказывала.

Зная о таком хорошем отношении к медицине моей хозяйки, я осмелился принести домой череп и многие кости и свалил их на крыше ее комода во имя пользы той же медицины, чтобы еще лучше утвердиться в костях.

Но старушка вскоре после этого решила взобраться на комод, взглянуть, нет ли там пыли или чего, и – ах! – чуть не свалилась со стула.

Пришлось снова спешным образом все сложить в чемодан и немедленно унести обратно в институт. Черепа и костей на комоде она мне не могла простить. Стала придираться ко мне, все стало не так и не эдак, и наконец она сообщила, что у нее есть другой клиент на мою койку. Есть! Намек понял! Что еще осталось сказать мне?

Постскриптум: дом этот и, в частности, комната Марии Николаевны могли служить образцом хорошего вкуса в эпоху Николая Васильевича Гоголя. Свистала канарейка… не стану описывать всего, а то длинно выйдет. Сошлюсь на Гоголя. Это был совершенно гоголевский персонаж, она могла быть вполне женой того господина, у которого пропал нос, или старосветской помещицей… Впрочем, я начал впадать в литературность, чего положил себе не делать.

Вернемся к нашим занятиям.

Устроившись кое-как в Алексеевском студенческом городке, что в районе Сельскохозяйственной выставки, я продолжил свои труды на благо медицины.

Тут начались новые дисциплины, ближе к жизни. Если на первом курсе изучали покойника, который уже был превращен в мумию, то на втором курсе перешли к свежеумершим, еще пахнувшим смертью, умершим день-два тому назад от различных болезней или несчастных случаев.

Мне труднее было это вынести. Я, к несчастью или к счастью, как хотите, – человек, обладающий воображением, и я всегда представлял себе родственников, близких, друзей этого умершего вчера человека, их боль, скорбь по умершему. И мне было невыносимо больно представлять себе всех их вместе, а не представлять я не мог, и я постепенно начал понимать, что не смогу никогда работать врачом, если даже случится невозможное и я закончу медицинский институт.

Кроме того, произошли две ссоры с преподавателями, которые, как мне казалось, слишком строги и несправедливы ко мне. Анатом вытянул из меня душу. Он требовал на латинском языке от меня такие вещи, которые можно было запомнить, лишь обладая исключительной памятью. Было понятно, что между нами существует взаимная антипатия. Но козыри были в его руках. Однако анатомию я кое-как сдал, но вот биохимию провалил.

Эти формулы жиров, белков и аминокислот меня доконали. Мне был дан шанс пересдать экзамен осенью. Летом я зубрил формулы. Запомнить их не может простой человеческий ум. Их надо вызубрить, а зачем? И когда я осенью провалил экзамен снова, терпение мое лопнуло и гены мои возмутились. «Пошел-ка ты на хуй!» – сказал я профессору весьма членораздельно и ушел, хлопнув дверью.

На другой день на доске объявления висел строгий выговор с предупреждением в мой адрес: «За нетактичное поведение при сдаче госэкзамена…» и т. д.

Терпение мое уже было «лопнуто», я пошел в деканат и попросил мои документы. И, Бог меня надоумил, справку о том, что я добровольно, по своей воле ушел из института, что в будущем мне сильно помогло. Камень, огромный камень свалился у меня с плеч! Я был счастлив, но дома произошло полное замешательство. Все онемели, когда я им рассказал, а отец, мне кажется, сильно поседел в эти дни. Он-то думал, что сынок пристроен и при деле. А оно видишь как…

Гром победы раздавайся!

Через несколько дней пришла бумага: «Срочно явиться в военкомат по месту прописки». Оказалось, что я два года, пока учился в Медицинском институте, не стоял на воинском учете! Вот те раз, а я и не знал. «Завтра вы должны прийти на сборный пункт, или мы будем вас судить». Так я начал мою военную карьеру.

Меня подстригли, помыли в бане и отвезли в город Выборг вместе с такими же лысыми новобранцами. И мы стали салагами, как в армии зовут свежепредставленных воинов. Есть! Все бы ничего, но стали на нас орать, как на собак, кому не лень, любой говнюк с лычками мог нас обругать налево-направо. Были такие, которые не могли запомнить, где лево и где право, – я не знал, что это бывает в таком возрасте (надеюсь, что не разглашаю государственную тайну).

Наша казарма находилась на Батарейной горе, это было четырехэтажное здание. Наверху жили салаги. Ворота захлопнулись, как говорится, на три года. Это было 2 октября 1959 года. Ровно год я числился курсантом учебной роты в батальоне связи.