Реальная жизнь

– И я вам сразу говорю: ни к кому другому не ходите, – предупредил он. – Иногда эскулапы приносят больше вреда, чем пользы. А вот она вам поможет. Все станет как прежде. Вот увидите.

– А дорого она берет? – спросила я. У меня оставалось немного Максовых денег, как раз чтобы заплатить за комнату в этом месяце, и еще чуть-чуть, – но надолго их не хватит.

– Ну, как сказать, не очень дешево, – ответил он. – Даже, наверное, совсем не дешево. Но оно того стоит. Так что вы уж не обращайтесь к другим специалистам в надежде немножко сэкономить. Обещаете?

* * *

Я снова пошла к Марике. Она велела мне начать работу с речевым терапевтом, столько сеансов, сколько потребуется, и в точности выполнять все ее рекомендации. Консерватория выделит мне немного денег, пообещала она, на сколько-то их хватит. Если все пойдет хорошо, мне удастся восстановиться без проблем. Проявив некоторую изобретательность, можно будет аттестовать меня за год на основании «Манон», хорошей характеристики от Анджелы и занятий, на которых я пела, но вот на стипендию придется опять проходить прослушивание. Мюзетту я упустила, ни в каких постановках в этом семестре не участвовала, не говоря уж о том, что прогуливала занятия. Стипендиальная комиссия не очень-то благожелательно настроена к студентам, которые не участвуют в жизни консерватории. Марике придется привести веские аргументы в мою защиту. Но в конечном счете решать не ей.

– А вы же на Мартиньяргский фестиваль прошли, верно? – спросила она. – Планируете ехать?

– Думаю, да. Если смогу. Я им не писала, не отказывалась.

– Прекрасно, это будет для вас очень полезно. Вернетесь и споете нам. Это же в конце августа? Да у вас полно времени!

* * *

Май всегда сулит много. Месяц-обольститель. То солнце во все небо, то мир превращается в тесную каморку с серыми стенами. От солнца на душе веселеет. Когда лето только начинается, хочется верить, что теперь оно будет вечно.

К речевому терапевту я ходила два раза в неделю. Она заставляла меня дуть в трубочку. Декламировать детские стишки. На дрожащем «Р» повышать голос, взвывая сиреной. И только потом разрешила переходить к настоящим звукам. Брать ноты. Цепочку нот. Арпеджио.

Однажды я сидела за столом у нее на кухне, занятие шло к концу, и вдруг она сказала:

– А спойте мне что-нибудь.

– Здесь? Сейчас?

– Да.

– Но что?

– Да что хотите. На ваш выбор.

Я напела первое, что пришло мне в голову. Кусочек романса Форе – о человеке, который уходит в море, оставляя на берегу маленьких детей. Я почувствовала, как под столом у меня затряслись коленки, а когда я допела и она сказала: «здорово», я поняла, что плачу. Она сказала, что это совершенно нормально, плачут почти все.

После этого я сделала то, чего боялась почти так же сильно, как петь, – заставила себя позвонить Анджеле. Попросила прощения. Мол, запуталась. Наломала дров. У меня вся душа изболелась по музыке, добавила я. Мне казалось, что фраза такого рода не оставит ее равнодушной.

– Но, Анна, – проговорила она, – я не понимаю, почему ты сразу не пришла ко мне. Я всегда за тебя, ты же знаешь. Почему ты мне не рассказала о своих проблемах? Это же моя работа, пойми!

– Простите меня, – сказала я. – Я была… Наверное, мне было стыдно. Не хотелось признавать, что у меня проблемы. Глупо, конечно. Вы теперь, наверное, и учить меня не захотите?

– Ну-ну, поменьше драматизма, – сказала она. – В нашей работе без того полно сложностей.

У нее был месяц отпуска, и я по полдня проводила в ее прекрасном доме в Кенсингтоне. Она кормила меня, ставила записи своих любимых исполнителей, давала почитать автобиографии знаменитых сопрано, у которых были проблемы с голосом. Она разобрала мой сломанный голос до основания и выстроила его заново по кирпичику. По ее уверениям, он стал лучше, чем был. В нем появилось достоинство, о котором она раньше и не подозревала. Новая глубина, говорила она. Печаль.

– Мы не можем петь без жизненного опыта, – наставляла она меня. – Опыт – наш главный инструмент. Это как писать картины без кисти.

Бывало, раньше я напевала песни, получая удовольствие от звучания и текстуры. А теперь вслушивалась в слова, и они причиняли нестерпимую боль.

Лишь ты, познавший желание, поймешь мои страдания.

Или:

Я не хочу, чтоб утро знало имя, что я твердила ночи.

Или:

Нет мира на душе, на сердце тяжело, возврата нет и никогда не будет, не будет никогда.