Реальность мифов

КРОВЬ

Ночь лопнула, Амон, весь город встал, когда,Озера обагрив, приблудная звезда.Огонь свой разлила, привычный мир круша —От девичьих кудрей до нищего гроша.Зрачком кровавым грош запламенел в грязи.Истошно девушка кричит: «Господь, спаси!»Оцепенела, руки заломив, она.В колодец ухнуло ведро. Лишь звон до дна.Кто спал и кто не спал, всех алым залило.Волнами женских кос колодец заплело.

Ресницы сожжены, губ обгорелых бред…«Отец», — взывает сын. «Мой первенец», — в ответ.Кружит меня, отец, кружит, но нет, не в танце.Иссох я, как песок. Дай мне к тебе прижатьсяВ час бедствия, отец. Хоть обними в ночи,Хоть каплею воды мне губы омочи.Сынок, здесь только кровь, все кровь, а не вода,Затем, что прежде кровь лилась здесь, как вода.В колодце тьма стоит, красны глаза у стад,Ведь кровь когда лилась, не содрогался град.Я жаждой истомлен, отец, а кровь не пьют…Над городом горит, сынок, звезда приблуд.

И пламя вод ее, отец, ползет к нам, как расплав.Слепая кровь ее, сынок, бушует, нас объяв.Перевод с иврита Геннадия Беззубова

КРОВЬ

Столица, твой подол задрал бесстыжий свет.Чужой звезды огонь простёр кровавый следИ выжег ночь до дна колодцев и озёр.И вся краса видна, и нищеты позор.Рассыпанных волос летит густая медь.И нету больше слёз, и впору онеметь.И самый жалкий грош… И девичья коса…

И огненная дрожь… И алая роса.Колодец в небеса стремит багровый зной,и стук ведра сухой по тишине ночной.Проснулся или спишь — для всех один конец.«Отец», — заплакал сын. «Да», — прошептал отец.— Отец, я весь дрожу… я умираю… пить…Прошу тебя, отец, не дай мне умереть.Спаси меня, отец… Ну сделай что-нибудь…Хоть капельку воды в колодце раздобудь.— Сыночек, только кровь… В колодцах нет воды.Здесь проливали кровь, не видя в том беды.Здесь кровь лилась рекой, но люди никогда

Не думали о том, что кончится вода.— Отец, я весь горю… хоть капельку воды…— Мой сын, столица вся в крови чужой звезды…— Отец, но ей нельзя наполнить наш кувшин…— Но пламя этих волн обнимет нас, мой сын…Перевод с иврита Игоря Бяльского

Поэзия хоть в принципе и непереводима, но воссоздаваема. Лучшим переводчикам, к счастью не так уж редко, удается все же, после всех мыслимых вивисекций, сохранить в новой ипостаси стиха дух оригинала.

Художник Александр Окунь как-то сказал: «Я могу скопировать картину любого мастера, но только не Рембрандта, ибо не понимаю, как он получал свой цветовой эффект…»

Переводить гениев, не поняв, как они получают свои «цветовые эффекты», — гиблое занятие.

У Николая Тихонова есть баллада о Давиде — привилегированном живописце французской революции и наполеоновской империи. Кисть Давида запечатлела убийство Марата — там, где оно произошло, — в ванной. На полотне видна рука убийцы — Шарлоты Корде. В балладе Тихонова поклонник художника его спрашивает: «Но, гражданин Давид, к чему рука убийцы патриота?»

Давид отвечает: