Реанимация чувств

Бывший повешенный ни за что не давал себя привязать, матерился, махал руками и ногами и норовил заехать доктору кулаком в лицо.

– А где сестра? – спросила Тина. – Почему боретесь в одиночку?

– Отправил к кавказцу, он там опять разорался. Сказал, чтобы сделала ему промедол, время пришло.

– А Барашков еще не вернулся из операционной?

– Куда там. Вы же знаете нашу работу: хирурги уже побросали в тазик грязные перчатки, размылись, закурили, начали травить байки, поставили чайник и, поддернув свои белые штаны, сели писать в историю болезни ход операции. А мы, анестезиологи, покрываясь холодным потом при мысли, что вдруг больной не выйдет из наркоза черт его знает почему, все еще хлопаем его по щекам, зовем: «Вася, Вася, ты меня слышишь?» – и, из последних сил напрягая башку, вводим, вводим лекарственные средства. Вася потом несет хирургу коньяк, а про нас и не вспоминает. А мы счастливы уже и тем, что он не помер после всех этих их хирургических вмешательств!

Тина хмыкнула, ловко отломила носик ампулы и набрала шприц. Через секунду укол был сделан. Тина похлопала по руке молодого парня, и Чистяков машинально отметил, что это у Тины переняла Мышка привычку похлопывать больных по руке.

– Ну будет, будет, – сказала парню Тина. Тот на мгновение замолчал, а потом стал вырываться с новой силой. Тина и Чистяков не сговариваясь навалились на него и прижали его спину к кровати. – Будет буянить-то, – продолжала Тина таким голосом, будто разговаривала с ребенком или с собакой, – остался жив, ну и хорошо, завтра уже все тебе будет казаться иным. Все тебя пожалеют, простят. Ты поплачешь, и жизнь пойдет так же, как раньше.

Парень не унимался, и доктора все еще лежали на нем, удерживая его.

– Сейчас он мне все-таки съездит по башке, – сказал Чистяков.

– Терпите еще тридцать секунд, пока не начнет действовать лекарство – ответила Тина. И продолжила, уже обращаясь к больному: – Придет время, и ты поймешь, что быть – это гораздо лучше, чем больше не быть. Даже если кажется, что тебя никто не любит. А теперь, дружок, закрой глаза и спи. Спи!

И действительно, как и сказала Валентина Николаевна, лекарство начало действовать, больной закрыл глаза. Чистяков быстро привязал ему руки и ноги, разогнулся, потер свою обремененную многолетним радикулитом спину, и они с Тиной начали осмотр.

– Типичный суицид, – сказала Тина. – Давайте запишем в историю болезни: странгуляционная борозда на шее широкая, косовосходящая, расположена от перстневидного хряща к затылку.

– Борозда от ремня, – констатировал Чистяков. – По ширине совпадает. Он с этим ремнем сюда и приехал. Петлю на месте просто ослабили, а снимать не стали. Я уже сам ее в приемном отделении снял.

– Он легко отделался, – заметила Толмачёва. – Отека мозга пока нет. Могло быть и хуже.

– Конечно. Но все, чтобы отек и не развился, я назначил.

– Гортань цела?

– Цела. И голос сохранен. Вон он как орал. Парень-то здоровенный. Косая сажень в плечах. Ему, чтобы гортань сломать, железная проволока нужна, а не старый ремень.

– Не скажите. Всякое бывает. Психиатра надо вызвать, пусть запишет свои назначения. А до его прихода пока будем колоть нейролептики. И не развязывайте его, как бы ни просил. А то еще сиганет в окно.

– Не развяжу. Я сегодня дежурю.

– Ну, пока все. – Тина спрятала в карман свой фонендоскоп, которым слушала больного, и тоже наконец разогнулась, посмотрела на Валерия Павловича пристально. – У девочки температура поднялась, знаете? – Она кивнула вбок, в сторону первой палаты.

– А вы чего-то другого ждали? Так и должно было быть, чудес не бывает, – ответил Чистяков.

Они помолчали. Они давно научились понимать друг друга без слов, им даже не надо было смотреть друг на друга. Тина вдруг почувствовала к этому брюзжащему старому доктору глубокую нежность.

– Спасибо вам, Валерий Павлович, – сказала она.

– Чего это? – не понял он.

– Спасибо за то, что вы с нами! – Тина на миг прильнула к его морщинистой, но чисто выбритой щеке своими светлыми волосами и вышла из комнаты.

Вдалеке, по ту сторону от лифта, уже слышался звон металлической посуды и шум колес – это на тележках в другие отделения развозили обед. Валентина Николаевна взглянула на ручные часы и ахнула: день уже давно перекатился за полдень. Она подошла к большому окну в коридоре, где стояла ее пальма, и посмотрела на улицу. Ветер гнал по серому небу темные облака, срывал с деревьев листья. Но дождь кончился; хотя асфальт был еще мокрым, появилась надежда, что скоро-скоро где-нибудь в небе должен выглянуть кусочек голубого лоскутка. Тина погладила шероховатый ствол пальмы и пошла в кабинет.