Реанимация

А этот пел. Церковь была выбита в скале многими поколениями монахов и производила грандиозное впечатление. Он (певец) дополнял его. Полный, с крупными черными кудрями и в черном же костюме, в белой сорочке. Он был очень красив. К тому же он знал, что красив, даже живописен. Дирижировал белой пухлой рукой, на которой поблескивали роскошные японские «Seiko». Идеально начищенные черные остроносые туфли. Костюм сидел ладно, под ним угадывалась могучая, слегка ожиревшая спина и такие упругие бедра, что было слегка страшновато, — а вдруг брюки лопнут! Особенно на попе! Она на вид была совсем не маленькая. (Не подумайте чего плохого.) Как бы не было конфуза.

Но это все визуально. А на слух было еще прекрасней. Скальные церкви славились своей акустикой, и партиец-певец умело ею пользовался. Он пел не экспромтом, впервые, а отрабатывал этот номер перед многими гостями. Так было задумано. Он направлял голосовой поток то в один угол, то в другой, в какие-то только ему ведомые точки. И голос красивейшего тембра, отражаясь от этих точек, совершенно завораживал слушателей. Лица, даже самые примитивные и слегка обалдевшие, становились одухотворенно- мечтательными, с проблесками интеллекта. Я это видел у своих спутников, а они, наверно, то же самое отмечали на моем лице. Подобные метаморфозы нас всех сближали, и мы с благодарностью смотрели и слушали. Здесь и была объединяющая сила партии. И искусства.

Секретаря райкома звали Гамлетом, его жену — Аидой, дочку — Офелией, старшего сына — Нельсоном. Зато четверых младших сыновей он назвал вполне патриотично: Армен, Ашот, Арсен, Гагик.

После пения и чистейшего горного воздуха у всех пробудился зверский аппетит, и мы кавалькадой машин отправились к хлебосольному хозяину обедать. Сухих вин на обеде не было, подавался только умопомрачительный коньяк. «Ахтамар» назывался. Мы, по своей серости и бедности, такого никогда не только не пробовали, но и не слышали. Через пять-шесть «пузатых» рюмок все уже были готовы. Мы раскраснелись (кто постарше — побагровел), голоса усилились и зазвенели, все вокруг нас веселило и умиляло. Когда дверь отворилась, пропустив Ашотика, нацепившего на единственных два нижних зуба сочный кусок шашлыка, мы зааплодировали. Он обвел нас сияющими глазами-маслинами, пошамкал шашлык и деловито удалился. «За следующим куском пошел на кухню», — гордо объявил счастливый отец.

Аида устало мотнула головой. Еще бы! Шестеро детей и хлебосольный муж — большая нагрузка. А муж был не только хлебосольным, но и честолюбивым. У него вся квартира была уставлена Наполеонами: фигурками, чашками, тарелками и бюстами. Штук двадцать или тридцать. А в спальне висела огромная картина маслом — Наполеон под Аустерлицем. «Он и русских под Бородином здорово помял, — веселился хозяин, — вы только не обижайтесь, древняя история». А сам хитро поблескивал теми же, что и у сына, глазами-маслинами. После «Ахтамара» вся наша делегация была согласна с частичным поражением российских войск.

Мы прибыли на всесоюзный съезд нейрохирургов. На открытии после краткого приветствия была музыкальная вставка — струнный квартет играл музыку великого армянина — Комитаса. Торжественно, печально и заунывно. Потом пело очень толстое колоратурное сопрано. Армянскую народную песню о любви и несбывшихся надеждах (нам громко переводили). Потом двое юношей, мускулистых и очень волосатых, танцевали отрывок из балета Хачатуряна «Спартак». Сцена под ними ходила ходуном, и поднимались тучи пыли. Потом был перерыв — кофе-брейк, во время которого подавали коньяк прямо в кофейных чашечках. Хорошее дело! Никто не видит, что ты там прихлебываешь — кофе или что другое.

Затем начались научные доклады, но зал сильно обезлюдел. Докладчики волновались и что-то бубнили, однако двери в фойе часто открывались, и оттуда слышались взрывы хохота тех ученых, которые перепили кофе. Докладчик, закончив речь, тоже стремился смыться в фойе. Для продолжения дискуссии. В общем, открытие конгресса прошло отлично. Остальные дни были не менее насыщенными.

Московскую делегацию как раз опекал Гамлет — первый секретарь… дзинского райкома партии. Тогда каждую делегацию опекал какой-нибудь партиец. Но наш был лучше всех — умный, веселый и красивый. Он было принялся ухаживать за нашими дамами, но быстро разочаровался. Он их напугал восточным колоритом, напором и своим фирменным способом ухаживания-совращения: подходил вплотную, полуобнимал сначала за талию, потом соскальзывал существенно ниже, а второй рукой размахивал перед ее глазами, как заклинатель змей. Дамы пугались и слегка балдели. Ирка Соколова, известная чувственная интеллектуалка, тут же, завывая, начала читать Блока и Цветаеву. Вот тут уж испугался он сам. Аж отпрыгнул. Другие были не лучше — одна спешила на почту позвонить мужу и детям, другая намекала на критические дни, а Алка Купцова, растрепав жидкую прическу, села, где стояла, и объявила, что у нее отказали ноги. От избытка чувств.