Реанимация

«И для меня вдруг ночь настала/ в разгаре солнечного дня…» Стихотворение так и называется: «Я не могу никак очнуться…». Ему стало скучно жить. Даже цирк его больше не радовал. Произошло смещение «удельного веса жизни». То, что казалось ценным и важным, стало легковесным и незначительным, шутки и цирковой смех ощущались плоскими и несмешными.

Как Дон Кихот, порой мы продолжаемс жизнью биться,

И ничего я не могу забыть.Ах, как мне хочется с выводами ошибиться,Ах, как мне хочется так людям нужным быть.

Он был чистый, хороший человек. Грустный клоун.

Сгущение крови

Леван Александрович был худощавым и подтянутым. Щеточка седых усов лежала точно посередине верхней губы. Пряжка брючного ремня точно по центру, ни на миллиметр влево или вправо. Он и оперировал так же — ровно и аккуратно, избегая рисковых ситуаций и необдуманных действий. «Эх, была не была» к нему совершенно не относилось.

Хороший нейрохирург и, несмотря на выраженную осторожность, — очень удачливый. Все- то у него складывалось как надо. Одно дело плотно прилегало к другому, без зазоров и перекосов. И лишнего тоже ничего не делал, а это в хирургии очень важно — не делать лишнего, непродуманного. А главное — воздерживаться от тех операций, которых можно избежать. Это безусловный признак очень хорошего врача-хирурга. Как у больших писателей — можешь не писать? Ну и не пиши.

Он был учеником знаменитого грузинского «бриллианта» — Бондо Чиковани, к сожалению, рано умершего от профессиональной болезни хирургов всего мира — стенокардии и инфаркта миокарда. Однако все самое лучшее — знания, взвешенность, высокую технику — Леван успел взять у своего учителя. Раннюю стенокардию, к счастью, не взял. Приобрел позже, но об этом дальше. Зато вскоре стал главным нейрохирургом республики, потеснив без особых усилий очень серьезных и весомых конкурентов.

Он оперировал не так уж часто — два-три раза в неделю. Больше не удавалось. Слишком много побочных обязанностей — комиссии, консилиумы, обучение молодых. Но главное, бесконечные торжества — веселые и печальные, юбилейные и похоронные. Что поделаешь? Грузины, как все кавказские народы, обязаны крестить, хоронить, женить, отмечать памятные даты всех близких, далеких и даже очень далеких родичей и друзей, а также родичей друзей и друзей родичей. Это отнимает массу времени и сил, но избежать этого нельзя. Это обида. Не принято здесь!

Вот на крестинах внука своего соседа по даче Леван и почувствовал заметный непорядок в организме, рука неуверенно держала стаканчик вина, какой-то этот стаканчик был тяжелый и неуклюжий. «Переутомился, — решил Леван, — надо отоспаться». Собственно, никакой дачи там еще и не было, так, развалюха в деревне, досталась жене от тетки. Он собирался ее перестраивать. В Кахетии любят все переделывать на свой лад.

Но на другой день за рулем своей «Волги» он удивленно обнаружил, что левая нога плохо выжимает педаль сцепления, какими-то рывками, толчками. «Странно, — подумал он, — машина только из ремонта».

Дальше — больше: стал заметно хромать, нога цеплялась за любую неровность, любой кустик. А из руки стали выпадать простые предметы — кружка, зубная щетка, да и вакуум-отсос (это такая трубочка со шлангом) однажды на операции потянуло куда-то в сторону, хорошо, что ассистент перехватил.

Пришлось дальнейшие операции отменить и выехать для обследования в Москву. Он категорически не хотел заниматься диагностикой в родных стенах. Ведь Тбилиси хоть и столица, но большая деревня. Все друг друга знают и готовы обсуждать чужие проблемы с утра до вечера, комментируя по-своему любой шаг и любое слово. Только не это. Такая болтовня не для него.

Положили в отдельную палату в Институте им. Бурденко — главном нейрохирургическом центре тогдашнего еще Советского Союза. Вообще-то одиночных палат там и не было, но заведующий отделением любезно предложил свой кабинет, перебравшись в ординаторскую к прочему врачебному народу, поближе к массам. Кроме того, срабатывало и коллегиальное чувство, свой брат-хирург пострадал. Да еще в памяти было ярко отпечатано фантастическое грузинское гостеприимство, хлеб-соль на свежем воздухе, когда научные семинары и коллоквиумы служили лишь легким туманным орнаментом в непреходящей картине застолий на Мтацминде, на фуникулере, во Мцхетах и еще в десятках живописных и хорошо приспособленных для этого мест.

Но это все мемории, воспоминания. А действительность была невеселой. Подозревалась опухоль, причем быстро растущая, в правой лобно-височной области. Магнитного резонанса в те годы еще не было, а компьютерный томограф показывал какую-то странную тень — то ли формирующуюся опухоль, то ли опухолеподобный инсульт. Такое тоже известно.