Ребенок

Шла первая декада июля – шестого месяца по моему особому счету. Самое легкое время – вторая половина четвертого и пятый месяц были уже в прошлом. Эти благие шесть недель, когда меня уже не изводил токсикоз и еще не угнетал лишний вес, я могла бы вспоминать с радостью, если бы они не были безнадежно отравлены весной. Нет ничего тоскливее, чем в одиночку стоять на цветущей и благоухающей земле, по которой каждая божья тварь проходит в паре, умильным взглядом лаская своего спутника. Я завидовала гуляющим под руку пожилым супругам и бегущим бок о бок бездомным собакам, завидовала мужу и жене, что ссорились при мне в магазине из-за сорта покупаемой колбасы, завидовала какой-то расхристанной пьяной девахе, что хлестала водку прямо из бутылки, сидя на коленях у своего ухажера… Однажды в мае, смотря в университетском кинозале американский фильм, где показывали панораму Нью-Йорка, я увидела стоящие бок о бок одинаковые небоскребы Центра международной торговли, тогда еще украшавшие Нью-Йорк, и едва справилась со слезами. А выйдя из кинозала, я увидела пару обнимающихся студентов – они сидели на широком прилавке закрывшегося книжного киоска. Девушка что-то рассказывала до боли взволнованным голосом, а парень утешал ее, прижав к себе ее голову. Я спускалась в этот момент по ступеням, но не могла не закрыть глаза. Это был старый, испытанный детский прием: ты чего-то не видишь, значит, этого нет.

Я села на лифт, но поехала не на свой седьмой этаж, а выше – на двадцать второй, оттуда можно было выйти на крышу. Я отнюдь не собиралась с нее бросаться, просто хотела успокоиться. Еще год назад взгляд на мир с университетских высот наполнял меня небывалым счастливым ожиданием. Кто знает, вдруг он подаст мне надежду и теперь?

Университетская крыша располагалась не на самом верху здания (оно заканчивалось шпилем), а примерно на двух третьих его высоты. Она венчала жилые, общежитские, корпуса, и ее обрамляли стройные башенки (некоторые счастливые студенты жили и там – над самой крышей). Крыша всегда казалась мне чем-то вроде общего двора в многоквартирном доме: сюда выходили погулять и покурить, в теплые месяцы здесь загорали, лежа на полотенцах, однажды я видела босоногого студента, несущего через эту крышу-двор кастрюлю с супом. Суп нельзя было расплескать, а беспощадно раскалившийся на солнце черный толь жег студенту пятки. Он уморительно подпрыгивал при ходьбе и старался удержать равновесие…

Сегодня здесь почему-то не было никого. Я прошлась по крыше взад и вперед, посмотрела на утопающую в огнях вечернюю Москву, но легче мне от этого не стало. Тогда я села прямо на теплый еще толь, облокотилась о какой-то выступ и снова прикрыла глаза: теперь так хорошо сидеть здесь под весенним ветром! Кажется, что мира вокруг не существует, нет ни омраченного прошлого, ни затемненного будущего, а настоящее не мучительно, поскольку сейчас мне кажется, будто в нем нет ничего, кроме тепла и ветра…

Странно… я почувствовала внутри себя какой-то беззвучный всплеск. Да, именно так: как будто булькнул суп на плите, и я ощутила этот взлетевший и лопнувший пузырек воздуха. Это не было больно, просто странно.

Отрешенность прошла. Я открыла глаза, убедилась в том, что мир существует, и отчаяние вернулось ко мне в полной мере.

Вечером, уже лежа в постели, я снова ощутила этот необычный всплеск. Чутко прислушиваясь, я ждала повторения, но не дождалась. А на следующий день я снова почувствовала его, и снова вечером перед сном. Так продолжалось дней пять. С каждым разом «всплесков» становилось все больше. Я не утерпела и полезла в свои книги. На этот раз они наконец-то дали верное толкование происходящему – во мне шевелился ребенок.

Осознав это до конца, я какое-то время сидела, застыв, с раскрытой книгой на коленях. Значит, эта огромная голова и маленькое тельце, эти смехотворно поджатые лягушачьи лапки начали шевелиться. Сначала – мои тошнота и слезы, непреодолимое желание поминутно бегать в туалет, собачий нюх на запахи, исчезнувшая талия – была только я, я, заболевшая им. А теперь появился и он сам. Удивительно, но в этот момент мне стало тепло, и я смирилась с происходящим.

Теперь я все время поджидала его движения. Он никогда не двигался, пока двигалась я сама, но начинал «плескаться», когда я усаживалась. Перед сном же обычно происходил целый каскад «всплесков», все более и более сильных – этаких маленьких гейзеров. Засыпал он вместе со мной, при пробуждении я непременно слышала «всплеск».