Ребята и зверята

Белые горошинки на его спине исчезли, и он начал линять. Эти беленькие пятнышки бывают у всех детенышей оленя и дикой козы только в младенческом возрасте. На лбу у него набухали две шишечки — это прорезывались рога.

Мама кормила его очень хорошо, и Мишка стал гладкий, откормленный и быстро рос.

Он выпивал уже больше крынки молока за раз. Мама приходила в отчаяние:

— Что мне с ним делать? Если он так будет продолжать, то нам самим ни капли не будет оставаться.

Она стала подбавлять в молоко воды — сначала немножко, потом все больше и больше, а под конец уже на целое ведро воды наливала две-три кружки молока.

Мишка нисколько ни смущался таким надувательством и пил с полным удовольствием. Но вдруг он словно отрезал. Как-то ему налили разбавленного молока. Он фыркнул, перевернул ногой ведро — и с тех пор к молоку, даже чистому, не прикасался.

Младенческий возраст кончился. Мишка перешел на другую пищу: ел вместе с коровой отруби, а когда лошади засыпали овес, он старался присоединиться к ней.

Лошадей он побаивался. Они терпеть не могли, когда Мишка совал нос в кормушку, и часто его кусали.

Зато корову Мишка и в грош не ставил. Бывало мама поставит ей пойло и уйдет. Сейчас же, откуда ни возьмись, нахально заявляется Мишка, отгоняет корову и ест сам. А несчастная Буренка стоит в стороне и грустно на него смотрит.

— Ах ты, негодный, ты что тут делаешь? — крикнет, увидя такой грабеж, кто-нибудь из старших.

Мишка подскочит от внезапного окрика, бросит таз, выкинет несколько затейливых прыжков и, перескочив через плетень, унесется в гору.

Аппетит у Мишки был всегда отличный. А из лакомств он больше всего любил окурки от папирос.

Он целыми днями расхаживал под окнами кордона и подбирал их.

Кроме бумаги, ему, видно, нравилось жевать в них остатки табаку.

Силы били у Мишки ключом. Ему постоянно хотелось бегать, прыгать, двигаться.

Для этого он сам выдумывал себе предлоги. Например, ходит-ходит спокойно по двору, вдруг поднимет голову, поведет ушами и — фрррр-р — помчится вокруг дома, вылетит на дорогу, бросится к реке и оттуда обратно, перескакивая через камни и сваленные у кордона бревна, высоко вскидывая в сторону задние ноги.

Однажды мама повесила после стирки во дворе белье. Мишка моментально явился, выбрал простыню побольше и не спеша принялся жевать один угол. Долго он стоял на месте и жевал, а потом ему пришло в голову отправиться к роще, где мы обычно играли.

Он стащил простыню с веревки, взмахнул головой, перекинул ее себе через спину и, волоча одним концом по земле, торжественно отправился мимо дома, не переставая жевать. Хорошо, что его увидали и отняли у него простыню. Но все-таки она была сильно испорчена: большущий кусок, весь в дырочках, разлезался под руками.

Эта манера жевать что ни попадалось на глаза была у него самой неприятной и очень дорого обходилась его хозяевам. Занавески на окнах, скатерти, платки носили следы Мишкиного внимания. На лучшем кисейном платье Юли, как раз на самом животе, Мишка выгрыз огромную круглую дыру.

То-то было слез и огорчений!

Раз как-то отцу понадобился ключик от шкапа.

Посмотрели на крючок, где он всегда висел, — нету. Стали искать.

Целый день искали по дому и по двору: пропал ключик, да и все тут.

Ломать замок жалко было: хороший такой английский замок, и ключ к нему был маленький, на тоненьком ремешке.

— Кто мог взять ключик? Что за безобразие! — сердился отец.

Наконец уже совсем потеряли надежду. Тут мама заметила, что у Мишки изо рта торчит что-то вроде тряпочки. Она подошла, взяла за тряпочку и потянула. Вытащила почти четверть аршина. Это был ремешок от ключа. Половину его Мишка уже съел, а заодно проглотил и ключ.

— Вот ведь урод!.. Нужно же иметь такой вкус, — возмущался отец.

Все думали, что Мишка заболеет от такой неудобоваримой пищи, но Мишка даже ухом не повел. Ключ, верно, очень ему понравился, и он продолжал в том же духе.

Однажды смазывали под сараем сбрую дегтем, и Мишка умудрился утащить даже целый чересседельник.

Отец увидел, что он жует длинную белую полосу, и вытащил у него изо рта. Оказалось, что Мишка забрал в рот ремень длиной около метра, да еще с железным кольцом посредине.

От долгого жевания черный жесткий ремень раскис, стал мягким, как тряпка, и совершенно белым. А кольцо ничуть не смущало Мишку.

Прошло лето, осень, зима. Наступила вторая Мишкина весна. Ему минуло уже девять месяцев. Он был выше годовалой телки. Сильный, тонконогий, а сам какой-то осанистый. Он любил разгуливать по рощам и обрывать с деревьев молоденькие веточки. Оттого, наверное, он и голову свою носил так высоко, что не привык нагибать ее за травой.

У него уже прорезались рога. Вначале они были мягкие, набухшие, как переспелый персик. Их покрывал нежный пух.

Когда Мишка становился против солнца, в рогах светилась алая кровь. Эта кровь китайцами ценится на вес золота. Они употребляют ее в лекарство. Маралов разводят в специальных маральниках, и когда рога находятся в этом периоде, их спиливают. Это очень болезненная операция. После нее маралы долго хворают, а иногда и гибнут совсем.