Речь Матрены Присяжнюк в Киевском Военно-Окружном суде 19-го июля 1908 года

Я все видела, и Бог все видел (так думала я тогда). И вот у меня закралось сомнение, всесилен ли Бог, когда он так спокойно смотрит на издевательства, на извращенность, и... его именем торгуют, а он смотрит и молчит. Он должен быть горд и самолюбив, а раз этого у него нет, раз он не защищает своего достоинства, то это не значит, что он не хочет (все так ужасно, что невозможно не хотеть изменения), а что он не может, что он бессилен, что либо сделать, что даже я сильнее, потому что мое „хочу“ я проявляю, а проявления его „хочу“ я не видела. Но... Бог не может быть бессилен, значит его нет совершенно. Вот тут то, на этом месте поколебалась у меня вера и на этом месте рухнула. Если он — „справедливость“, если он — „любовь“, то как может он молча смотреть на окружающее? Во мне долго происходила внутренняя борьба. Но скоро я рассталась с тем, во что верила.

Кругом стоны, страданья, кровь... кровь... я видела, как льется кровь, человеческая кровь... на моих глазах тысячи умирали преждевременно от нищеты: голод вырыл для них могилу...

Я училась. С трудом удалось поступить в учительскую школу. Я хотела быть учительницей; эта мысль запала мне еще на скамье двухклассной школы, когда мне было лет 14. Я видела своих учителей, я присматривалась к их отношению к детям. Меня не любили... Я хорошо училась, но моих способностей учителя не стремились развивать. Их халатное отношение к делу и коробило, и возмущало меня. Все их стремление было направлено в другую сторону: выдрессировать учеников так, чтобы они в глазах начальства были тихими, покорными овечками. Меня им трудно было втиснуть в эти рамки, и они не любили меня. Я это чувствовала и понимала, почему они меня не любят. И здесь играли роль деньги и положение. За деньги ставили пятерки, к богатым относились иначе, чем к нам. И вот у меня начало проявляться странное желание быть учительницей. Быть такой учительницей, чтобы не считаться с постановлениями начальства, чтобы учить детей, чтобы давать их юным сердцам то хорошее, чего им не давала семья и окружающие условия. „Но как, как продолжать образование?“ стал предо мной вопрос. Не буду говорить, с каким трудом мне удалось поступить в Ржищевскую школу при монастыре. После долгих мытарств, меня приняли и зачислили на 2 года жизни при монастыре. Я еще верила, но... я верила только в Бога, потому что сейчас же предо мною раскрылась ужасная картина лицемерия монахинь. Я видела их жизнь и ужаснулась: она была безобразна, она вызывала отвращение!

Была война с Японией. Кровь и кровь... Я скоро покончила с верой в Бога. Я не считалась с тем, как на это посмотрят окружающие. Они мне были чужды. Между нами не было близкой родственной связи. Я задыхалась в окружающей пустоте. Оставив веру в мнимого Бога, я твердо верила в силу свою, в силу каждой отдельной личности; я верила, что эти отдельные сильные личности пересоздадут мир, что они уничтожат нищету, голод и рабство. Я верила в себя. Мне страшной казалась эта пустая, животная жизнь окружающих, и я стремилась к духовной жизни. Я искала — чем жить духовно. И я находила эту жизнь в книгах, среди природы, на лоне которой я выросла. Я готовилась к учительству; я готовилась добросовестно, но мне это трудно давалось, вследствие недостатка книг, а только в них я могла найти то, что нужно было. Я не встречала ни одного лица, которое дало бы пищу моему внутреннему миру — и я бежала от людей, я сторонилась их, я не хотела их знать, чтобы не заглушить своим презрением к пустоте и нехорошему того хорошего, что от времени до времени проблескивало в них.

Потом я учительствовала. Недолго продержалась — 6 месяцев. Меня уволили. Я любила „своих“ детей, и они это чувствовали. Перед моими глазами раскрывались детские миры с богатыми задатками, и мне отчаянно тяжело было за невозможность развить то, что в них было. За 6 месяцев немного можно было успеть, но... но многое увидела за это время.

Я увидела существующий строй во всем его безобразии. Я увидела его стремление заглушить все хорошее и сделать людей машинами, втиснуть их в рамки закона и мнимой святости. Я видела, как падали в бою за ниспровержение этого строя, и я была в рядах этих. Я чувствовала. Я чувствовала, что порабощение только тогда вырвется с корнем, когда уничтожена будет всякая форма государства, когда будет царствовать ничем не ограниченная свобода личности, когда никто не будет стоять на пути внутреннего развития мира, человека. Принципы анархизма заложены во мне самой природой и я узнала о существовании теории анархизма только после того, как меня лишили места. Я не встречала анархистов, и знакомилась с анархизмом только по книгам. В каждом слове я видела себя, я чувствовала, что в анархизм воплощена я сама, что таи пишущий словно мои мысли позаимствовал. И я уже твердо стояла на ногах.