Речи

29. Но плети у тебя вступление. «Он искал, говорит он, защиты, в обвинении и на расспросы о том, что вызвало койки, сказал о том, в каком роде были крикуны. Среди них были, дескать, смутьяны, что увлекают и людей, умеющих держать себя в должных границах». Что ж за беда сказать о зачинщиках такого беспорядка? Ты спрашивал: «Отчего возник бунт?» Те отвечали: «По вине тех, что рады смуте». Ведь и тогда, если бы ты кого-либо спросил: «Как был взят Илион?», ты услыхал бы о доблести участников похода, и на вопрос: «Как прославилась Спарта?» ты бы услыхал о законах и Ликурге, и на вопрос, почему Ксеркс рад был хоть самому спастись, об афинянах и их флоте. Да, если бы кто и о Лесбе сказал то, что гласить пословица, неужто за то надо подвергать его плетям? О Сифне? Понадобились бы прутья? Так и в дан-ном случае тех, кто нарушали порядок своим волнением и уничтожали прелесть театрального зрелища, нельзя было хвалить как публику благопристойную. Значить, не он давал неподходящее наименование, а вытекало оно ив самого факта.

30. Я желал бы, государь, чтобы город пользовался доброю славою во всех отношениях, но никакими ухищрениями не избежать ему, чтобы не считаться падким в на-родным волнениям. Не изгладить из памяти ни Домициана [22] ни Феофила [23], ни того, пред кем все прочее в наш век кажется мелким [24]. Тебе от того прибавилось славы, а мы повредили своему доброму имени и обязаны признательностью за то, что город не срыт до основания. А как судил о нашей черни император —пэониец [25], подвергшей истязанию большим количеством плетей многих из народа? Разве не считал он ее склонной к бесчинству? 31. Α те, кто считает несчастьем для города плясунов, благодаря которым много развелось лентяев, много развратных, много отцеубийц, много таких, которые считают себя счастливыми, если ночуют у дверей их и исполняют при них рабские послуги; так вот эти, которые именуют рвение к ним, вызывающее несносные крики, язвою города, не правы ли скорее, в своем мнении, чем привередливы? Полагаю так. На каком же основании губило это торговца? Или есть закон такой, который одному торговцу не позволяете порицать зло?

{22 O praelectus praetorio Orientis Домиггдане, погибшем в 354-ом г. в Антиохии жертвою мятежа, см. Amm. Marc. XIV 7, 9 sqq. Pauly-Wissowa. Real-Encyclop. d. pliiiol. AViss. V. S. 1312}

{23 О гибели консуляра Сирии Феофила, в 354-ом г, в Антиохии, во время пребывания там цезаря Галла, вскоре после сложения с себя своего звания comitis Orientis Гонората, Amm. Marc. XIV 7, 5—8. См хронологию письма к Гонорату, Liban. ер. 369, у Seeck'a., S. 311.}

{24 Феодосий Вел. Либаний намекает на известный бунт антиохийской черни при Феодосии с низвержением статуй и его супруги (об отношение Либаниевых речей, посвященных этому предмету, к речам по тому же поводу Иоанна Златоуста см Gobel, De Jo. Chrysost. et Libanii orationibus quae sunt de seditione Antiochensium, Gottingae. 1910).}

{25 Валент, см. orat. XIX § 16 vol. II p. 391, 5; о казнях в Антиохии or. I § 171 sq. pg. 163. Amm. Μ. XXVI 9, 8. XXIX 7, 6 sq.}

32. Удивляюсь, если Флоренций, сам называя тогдашнее волнение мятежом, считает, что ошибся в названии тот, кто выразился, что бунтовались люди, ни перед чем не остановившиеся в ту пору в театре. Итак, в случае его одобрения им, с ним не стали, бы разговаривать, но он был бы арестован, обвинение внушало надежды Ты хотел, значит, чтобы человек этот стал сам себе изменником, дабы никто из опозоривших город не подвергся хуле за действительные свои вины.

33. Да и что же страшного, что защищающейся перед судом обвиняет и подвергающейся следствию обличает? Ведь случалось и кормчему иному разбудить матроса побоями до увечья и, представ пред судом, одной отговоркой иметь обвинение, утверждая: «Он не греб, весло не работало вовсе, но рука праздно покоилась на рукоятке, а то волочилось за кораблем; он между тем храпел, товарищам не подсобляя». Таково было бы оправдание со стороны кормчего. 34. Случалось, и полководец убивал трусливого воина, заставь его на том, как он заражал некоторых из прочих воинов пущею робостью или той же, какою страдал сам. И такой пред лицом суда распространился бы в обвинениях на убитого, описывая его бледность, страх, дрожь, бездеятельность, препятствие с его стороны предприимчивости прочих, называя его врагам утехой, всем помехой, смерть его общим утешением. Кто бы стал порицать вождя за такую самозащиту? Кто бы не похвалил его за убийство? Кто бы же сказал, что есть сила в его речи? Между тем, что это иное, как не обвинение? 35. Орест, убивший мать, как лучше мог бы оправдаться, как не обвиняя Клитемнестру в том, что, расстроив правовые основы брака, она предпочла столь доблестному мужу распущенного юнца, к разврату присоединила убийство, как будто Агамемнон заслуживал наказания за то, что вынес? Между тем, кто бы сказал об этой оправдательной речи что-нибудь более, кроме того, что и богами — судьями она признана прекрасной.