Речной король

Здесь, на лужайке, обнаружили свою хозяйку лебеди, они ринулись к ней, гогоча от волнения и взъерошивая перья. Их стремительное появление, кажется, вывело Анни из задумчивости, она увидела, что сотворила, будто была лунатиком, который понятия не имел, каким образом забрел так далеко. Из пальца шла кровь, все сильнее и сильнее. Роза уже настолько пропиталась кровью, что начала рассыпаться у нее в ладонях, и Анни принялась аккуратно складывать ее снова, один багровый лепесток за другим. К тому времени о несчастном случае с миссис Хоув знала уже вся школа. Одна из жен преподавателей кинулась в полицию, она бежала всю дорогу до участка, опасаясь за жизнь Анни. Двое из троих полицейских, служивших в участке Хаддана, были уже пенсионного возраста, поэтому бежать в школу выпало Райту Грею, молодому лейтенанту.

Анни знала Райта всю свою жизнь. Детьми они вместе учились и проходили весь путь до Гамильтона, они вместе купались в пруду Шестой Заповеди знойными летними днями. И теперь, когда Райт вежливо попросил Анни отправиться с ним в больницу в Гамильтон, она послушалась его. Все последующие годы Элен хорошо помнила, как бережно Райт помогал Анни подняться с травы, ей врезались в память его голубые глаза и встревоженный взгляд, когда Анни настояла, чтобы он завязал носовым платком не ее пораненную руку, а окровавленную белую розу.

Анни вернулась из больницы меньше чем через неделю, но выглядела она совершенно иначе. Теперь она заплетала рыжие волосы в одну косу, как часто делают женщины, носящие траур. Она как-то отяжелела и передвигалась медленнее; если с ней заговаривали, казалась озадаченной, словно лишилась способности понимать даже самые простые фразы. Может быть, это происходило потому, что она действительно поверила, будто бы муж отпустит ее, если она превратит белую розу в алую, но он только засмеялся, когда она развязала носовой платок, позаимствованный у старого школьного друга. К тому времени алый цвет превратился в черный, а лепестки высохшей розы рассыпались в прах. Анни Хоув с тем же успехом могла бы протянуть мужу горсть золы, а не розу, пропитанную собственной кровью.

Что же касается Элен, она больше не могла притворяться, будто бы доктор Хоув принадлежит ей, не могла не обращать внимания на тот факт, что он скоро станет отцом. Теперь, когда он целовал ее, Элен думала только о рыжих волосах Анни. Когда он расстегивал пуговицы ее платья, она слышала крик лебедей. Она всячески старалась избегать встреч с ним до одного утра, когда небо было все еще темное, а девочки мирно спали в своих постелях. Вот тогда Элен услышала топот на лестнице. Она накинула халат и подошла к двери, подозревая, что кому-то из ее воспитанниц нужна помощь, но вместо этого обнаружила в коридоре доктора Хоува.

Элен моргала, застыв на пороге. Разве он может стоять здесь сейчас? Наверное, она с помощью какого-то фокуса извлекла его из воздуха, и, может быть, ей удастся так же запросто отправить его обратно. Но нет, доктор Хоув стоял перед ней во плоти, Элен понимала это по весу его руки, лежавшей у нее на плече.

— Закрой дверь, — сказал доктор Хоув.

То ли из-за серьезности его тона, то ли из-за того, что был столь ранний час, Элен так и сделала, а потом всю оставшуюся жизнь мучилась вопросом, что случилось бы, не послушайся она его. По крайней мере, тогда она знала бы правду.

Прошло несколько часов, и две четырнадцатилетние девочки обнаружили Анни на чердаке. Их крики перебудили всех в доме и так перепугали кроликов в зарослях, что зверьки, подчиняясь инстинкту, бросились наутек, как безумные помчались через зеленую лужайку при свете дня, где их и переловили краснохвостые ястребы, которые сидели на буках, дожидаясь как раз такого момента паники. Анни повесилась на поясе от пальто Элен, оставленном на крючке в коридоре рядом с задней дверью. Пальто, только что купленное в «Лорд-энд-Тэйлор», стоило гораздо больше того, что могла себе позволить Элен, но это не помешало ей тем же вечером бросить его в мусорный бак за библиотекой.

Поскольку Анни Хоув сама лишила себя жизни, отпевания и торжественных похорон не было ни на кладбище Хаддан-скул, ни на кладбище за городской ратушей. Недели спустя в корпусе, где она умерла, пахло розами, хотя погода стояла гнетущая и никакие цветы не цвели. Запах ощущался на лестнице, и в подвале, и в каждой комнате. У одних девочек начались мигрени, вызванные этим ароматом, у других разболелись животы, некоторые разражались слезами по малейшему поводу, будь то оскорбление или несбывшиеся надежды. Даже когда окна были закрыты и двери заперты, аромат оставался, как будто розы прорастали через дощатые полы слишком жарко натопленных коридоров. Наверху, на чердаке, аромат стоял особенно сильный, и когда несколько девочек пробрались туда, чтобы осмотреть место трагедии, они упали без чувств, их пришлось сносить вниз по лестнице, и они пролежали в постелях целую неделю, прежде чем начали приходить в себя.