Регентство Бирона

— Час твой настал, злодей! — закричал он торжественным голосом, бросив на землю толстый сук, который держал в руке. — Никто на свете не спасёт тебя! Иди за мною!

Лысков, обеспамятев от страха, опустился ь лошади и повалился на землю перед Бурмистровым.

— Позволяю тебе жить на этом свете ещё десять лет, если ты сделаешь хоть, одно доброе дело, — продолжал Бурмистров. — Схвати этих разбойников, которые бегут сюда, и предай их в руки правосудия.

Лысков вскочил с земли, сел на лошадь, махнул стрельцам и пустился е ними навстречу раскольникам.

Началась, между ними: упорная драка. Долго раздавались удары сабель, и крики сражающихся, долго ни та, ни другая сторона; не уступала… Наконец, раскольники побежали, и Лысков со стрельцами пустился их преследовать. Тем временем, Василий, и Наталья, выбежав из леса, пошли в Ласточкино Гнездо; Заря уже угасла на западе. Бурмистров решился идти в избу Сидорова, выпросить у него телегу и немедленно ехать с Натальей в село Погорелово, покуда Лысков не возвратился ещё в деревню, где почти все жители уже спали.

— Кто там? — закричал Сидоров, услышав стук у дверей своей, избы.

— Впусти меня скорее! — сказал Бурмистров.

— Ах! это никак ты, Василий. Петрович. Слава тебе Господи! видно ты цел воротился, из лесу.

Сидоров, отворив дверь а увидев, наряд Василия и Натальи, отскочил от них аршина на три и, прижался в переднем, углу к. стене, под иконами.

— Что ты, что ты, брат! — сказал Василий, входя с Натальей в избу. — Ты, верно, подумал, что к тебе мертвецы в гости пришли? Не бойся, мы тебе ничего не сделаем. Заложи-ка поскорее телегу, да ссуди меня каким-нибудь кафтаном и шапкой, а для Натальи Петровны достань где-нибудь сарафан и повязку. Мы теперь же уедем в Погорелово. Приезжай завтра туда за твоим платьем. Да нельзя ли, братец, всё это сделать попроворнее? Я тебе завтра дам три серебряных рубля за хлопоты. Только смотри, ни слова не говори Лыскову.

— Да ты никак и впрямь не мертвец! — сказал Сидоров, всё ещё посматривая с недоверчивостью и страхом то на Василиям то на его невесту. — Да кто вас угораздил этак нарядиться? Святки, чего-ли, справляете? Раненько запраздновали?! Для святок-то ещё можно сорок сороков тетеревей настрелять.

— У Сидорова всё дичь на уме, — сказала Наталья, с улыбкой взглянув на Бурмистрова.

— Однако ж, братец, нельзя ли всё поскорее спроворить? — сказал Василий. — Нам дожидаться некогда. Да одолжи мне, кстати, до завтра твоего ружья.

— Сейчас, сейчас, Василий Петрович. Всё мигом будет готово!

Сидоров проворно заложил свою лошадь в телегу, сбегал к замужней сестре своей за сарафаном и повязкой, вытащил из сундука свой праздничный кафтан и шапку, достал из чулана ружьё своё с сумкой и подал всё Бурмистрову.

Когда Василий и Наталья, переодевшись, сели уже в телегу, Сидоров сказал:

— А кто же будет лошадёнкой-то править? Разве мне самому, Василий Петрович, вас прокатить!

Без шапки, сел он на облучке телеги, взял вожжи, приосанился, ударил лошадь плетью и поскакал по дороге к Погорелову, присвистывая и крича:

— Ну, родимая, не выдай! Знатно скачет, только держись.

Ещё прежде полуночи он приехал в Погорелово. Нужно ли описывать радость Натальиной матери, которая так неожиданно увидела дочь свою после долгой разлуки? Отец Павел не мог удержаться от слез, глядя на обрадованную старуху и восторг дочери. Мавра Савишна, вскочив со сна, второпях надела на себя вместо своего сарафана подрясник отца Павла и выбежала здороваться с нежданными гостями, а потом от восхищения пустилась плясать, несмотря на свою духовную одежду.

— Мавра Савишна! — сказал, улыбнувшись, отец Павел, — погляди на себя: ты, кажется, мой подрясник надела. Полно плясать-то!

— Ничего, батюшка, на такой радости не грех и в подряснике поплясать — прости Господи моё согрешение! Ай люшеньки люли!

Сидоров, которому Мавра Савишна после пляски поднесла стакан настойки, остался против приказания Василия ночевать в доме отца Павла и, получив своё платье, ружьё и обещанную награду, на другой уже день возвратился в Ласточкино Гнездо в полной уверенности, что барина его, Лыскова, утащили лешие и мертвецы в преисподнюю, и что никто не спросит его, куда он и с кем ночью ездил.

IV

Не знаешь, как он силён у двора:

Пропал ты, и навек!

Княжнин.

Было около полудня, когда Сидоров подъехал к избе своей. На беду его, Лысков сидел на скамье перед своим домом под тенью берёзы, отдыхая после вчерашней безуспешной погони за раскольниками и ломая голову над чудесною встречею его в лесу с Бурмистровым. Увидев Сидорова, махнул он ему рукою. Впустив лошадь свою с телегою на двор, бедняк почувствовал холод и жар в руках и ногах от страха и побежал к своему барину.

— Куда ты ездил, мошенник?

— А в лес за дровами, батюшка.

— Так это ты шатался целую ночь напролёт по лесу, а? Говори же, разбойник! Ты и днём боишься в лес ходить!

— Виноват, батюшка! Сглупа мне невдомёк, что ночью в лес за дровами не езда.

— Куда же ты ездил? Говори мне, плут, всю правду. Федька, палок!