Регентство. Людовик XV и его двор

Дюбуа с триумфом вернулся в Париж. По возвращении он обнаружил, что канцлер Вуазен умер и место его занял г-н д’Агессо, а король вышел из женских рук, как говорили в те времена.

Пятнадцатого февраля Людовик XV был передан г-жой де Вантадур в руки герцога Орлеанского, тотчас же представившего ему г-на де Вильруа и аббата Флёри, бывшего епископа Фрежюсского, которого не следует путать с автором «Церковной истории»: тот был не наставником короля, а его духовником.

Тем не менее, хотя и добившись заключения договора о Тройственном альянсе, явившегося мерой предосторожности против Испании, герцог Орлеанский намеревался поддерживать добрые отношения с этой державой, и потому 26 февраля 1717 года он послал в Мадрид герцога де Ришелье, имевшего задание вручить орден Святого Духа принцу Астурийскому и начать с Филиппом V переговоры о заключении брачного союза между принцем и одной из дочерей герцога.

Герцог де Ришелье, имя которого мы однажды уже произносили, заслуживает более, чем кто-либо еще, отдельного упоминания. Родившемуся в царствование Людовика XIV, ему предстояло на пятнадцать лет пережить Людовика XV и, будучи образцом аристократа XVIII века, умереть в 1788 году, за год до взятия Бастилии, то есть за год до смертельного удара, поразившего монархию в самое сердце.

Герцогу де Ришелье, родившемуся в 1696 году, был в ту пору двадцать один год; он был наделен приятной внешностью и изящным телосложением и завоевал славу одного из самых остроумных людей того времени. Любовное приключение, случившееся почти в самом начале его появления в свете, когда ему было всего пятнадцать лет, да еще с герцогиней Бургундской, ввело внучатого племянника великого кардинала в моду. Его обнаружили под кроватью герцогини горничные, в точности как Шателяра обнаружили под кроватью Марии Стюарт; однако это приключение закончилось менее трагично. Шателяр сложил голову на плахе, а Ришелье отделался четырнадцатью месяцами тюремного заключения в Бастилии.

Стоило ему выйти из Бастилии, как мадемуазель де Шароле, сестра герцога Бурбонского, воспылала безумной страстью к бывшему узнику. Позднее, когда речь у нас пойдет о герцоге Бурбонском, мы скажем в связи с ним несколько слов о герцогине, его матери, сочинявшей очаровательные песенки, которые в то время распевали во все горло, а теперь не осмеливаются петь даже шепотом, и о Луи III Бурбонском, его отце, который, будучи горбатым, словно набитый до отказа мешок с орехами, сказал как-то раз герцогу Орлеанскому, брату Людовика XIV:

— Сударь, вчера на балу в Опере меня приняли за вас.

На что герцог Орлеанский ответил:

— Сударь, из любви к распятому Иисусу Христу я смирюсь с этой неприятностью.

Ну а пока, в связи с ее любовью к герцогу де Ришелье, уделим минуту мадемуазель де Шароле, которая, как сейчас будет видно, вполне заслуживает того, чтобы заняться ею.

Мадемуазель де Шароле не участвовала ни в каких политических интригах и занималась исключительно собственными удовольствиями; она была красива, изящна и получила от небес ту счастливую или роковую чувствительность, которая делает любовь потребностью. Как и у герцога де Ришелье, эта потребность стала ощущаться у мадемуазель де Шароле прежде, чем она достигла пятнадцатилетнего возраста, а когда ей исполнился двадцать один год, у нее уже было почти столько же любовников, сколько у герцога де Ришелье было любовниц.

Именно в тот счастливый момент жизни мадемуазель де Шароле перед ней явился герцог де Ришелье и, как мы уже говорили, ее охватила безумная страсть к этому молодому человеку.

Возможно, впрочем, что причина, побудившая регента отослать подальше молодого герцога де Фронсака, который только что во второй раз побывал в Бастилии из-за дуэли с г-ном де Гасе, и отправить орден Святого Духа принцу Астурийскому, состояла не столько в желании начать с Испанией переговоры, о которых мы говорили, сколько в желании восстановить в собственной семье спокойствие, нарушенное молодым герцогом.

Дело в том, что мадемуазель де Валуа, дочь регента, была охвачена любовной страстью к герцогу де Ришелье не менее безумной, чем страсть ее кузины, мадемуазель де Шароле.

Просим прощения у наших читателей, но мы взяли за правило описывать ту или иную эпоху, придерживаясь сочинений летописцев, а не историков; на манер Светония, а не Тацита; по обыкновению герцога де Сен-Симона, а не г-на Анктиля.

Описывая последний период царствования Людовика XIV, мы были мрачными и скучными; да позволит же нам теперь читатель быть безрассудными, шумными и неблагопристойными, когда мы описываем эту неблагопристойную, шумную и безрассудную эпоху. История, по нашему мнению, это зеркало, на которое историк не имеет права набрасывать вуаль.

Вернемся, однако, к любовной жизни мадемуазель де Валуа.